Вокруг меня
Шрифт:
Она посмотрела на Глеба не так, как смотрела до того. Однако смысла взгляда он не понял.
— Здесь направо.
Они проехали по разбитой грунтовой пыльной дороге метров двести и выехали на заасфальтированную площадку перед воротами заброшенного строения, наверное, автобазы. Или склада. „Я живу в другой Москве“, — подумал Глеб.
— Я жду.
— Меня изнасиловали.
— Как? Где? Расскажи подробно.
— Вам рассказать, как вставили-вынули? — с агрессией спросила она.
И вдруг Глеб решил, что самое интересное для него не купить ее рассказ,
— А что, их было несколько?
— Двое.
— Ну и расскажи. Мне, правда, интересно.
— Зачем вам?
— Объясню. Я никогда не понимал, как эти подонки могут насиловать женщину. Это же мерзко!
Расчет оказался верным. Услышав „подонки“, она посмотрела на Глеба опять по-новому.
— Хорошо. Расскажу. Это было в психушке. Они затащили меня в подвал. Один держал, второй насиловал. Все?
— Потом они поменялись?
— Да. То есть нет. Второй трахаться не любил, он заставил меня делать минет.
— А что ты в психушке делала?
— Пришла навестить одного из них.
— Так вы были знакомы?
— Да.
— И что потом?
— Ничего. Один из них, тот, что был в психушке, умер через полгода. От передозы. А второй сидит за убийство. Так им и надо! Бог покарал!
Последние слова она произнесла и с гневом, и с почтением. Во всяком случае, Глеб услышал именно эти чувства.
— А ты что, в Бога веришь?
Она резко повернулась к нему и удивленно спросила:
— А как же? Как же не верить?
Глеб в Бога не верил. То есть допускал, что есть какая-то сверхсила, сверхразум. Теория Дарвина его не устраивала хотя бы в силу оскорбительности лично для него. На философском уровне он исходил из того, что Бога, о котором говорят все религии, быть не может. Иначе, почему те, кто в него верят, живут так жутко? Он, благополучный, в Бога не верил. А обиженные Богом почему-то верили.
— Ну хорошо. Скажи мне, Оля, а почему ты начала работать?
— Я — не Оля. Я Катя. Но если хотите, можете называть меня Олей.
Глеб рассмеялся. То, что он ошибся и эту девчонку звали совсем не так, как его дочь; что он обманулся; что он самоуверенный болван, — все это подняло настроение. Глеб впервые за полчаса испытал к девочке что-то схожее с симпатией.
— Ну, хорошо, скажи мне, Катя, почему ты пошла на улицу?
— Надоело просить у мамы деньги на сигареты!
Глеб ожидал любого ответа, кроме этого. Не исключал и варианта — „Не твое дело“. В любом случае он должен был прозвучать с вызовом. Наверное, самый ожидаемый, самый стандартный, как ему казалось, ответ мог быть: „Все из-за приватизации“. Глеб улыбнулся, У политиков, журналистов и деловых людей всегда и во всем был виноват Чубайс. Не собственная глупость или неудачливость. А шлюшка оказалась честнее, сказала правду.
— Мама знает, чем ты занимаешься?
— Знает —
— Хорошо, ты только ответь.
— Думаю, что не знает. Хотя, может, и догадывается. Ну, так что делать-то будем?
— Давай ничего не будем. Просто поговорим.
— Нет, разговорами я денег не заработаю, а время потрачу.
— Хорошо. Что там, в ассортименте, самое дешевое?
— Минет. Но я вам советую минет с ласками. Это — триста.
— Давай так, я тебе дам двести, как за обычный минет, но делать мы его не будем. Просто поговорим.
Она посмотрела на Глеба с некоторым удивлением. Но только некоторым. „Наверное, считает меня импотентом“, — подумал Глеб.
— Как скажете. Только, пожалуйста, дайте деньги сейчас.
— Да я не убегу.
— Понимаю. Но так принято. Считайте, что такая примета у меня. Вам это должно быть понятно.
— А почему ты считаешь, что для меня важны приметы?
Глеб искренне удивился. Он действительно был суеверен. Во всяком случае, идя на важные переговоры, всегда надевал одни и те же „счастливые“ запонки, входил в комнату, где должна состояться ответственная встреча, с правой ноги…
— Вы — богатый. А богатые всегда боятся, что что-нибудь случится.
— Ну, ладно. Получи, коли ты такая умная, — сдался Глеб и полез за портмоне.
С раздражением обнаружил, что сотенных нет. Достал пятисотрублевку и, держа ее в руках, сказал:
— У меня мельче нет. Давай так, когда мы с тобой отсюда поедем, я разменяю и отдам.
— Хорошо. Только пускай деньги будут у меня. — В голосе Кати прозвучали жесткие нотки.
— Пускай. Я тебе доверяю, — согласился Глеб.
— Так что вы хотели узнать еще?
Глеб задавал вопросы. Она отвечала. Подробно. Без эмоций.
Глеб узнал, что Катя москвичка. Это его удивило: он всегда считал, что придорожные московские проститутки — либо с Украины, либо из Белоруссии.
Оказалось, что Катю и били несколько раз, и насиловали. Не так давно четыре здоровых „лба“ затащили в машину. Она сопротивлялась, кричала. Но никто из прохожих глазом не моргнул. Проходили, отводя взгляд в сторону. Только алкаш, хихикая, крикнул от пивного ларька: „И за меня ее трахните, хлопцы“.
„Лбы“ отвезли Катю на пустырь, долго насиловали, тушили об нее сигареты. Катя показала две круглые ранки на правом плече.
Больше всего Глеба поразило то, как спокойно и даже отрешенно Катя сказала: „Не понимаю, как можно так обращаться с женщиной. Она ведь слабее. Она — будущая мать“.
Катя рассказывала Глебу о том, что чистый средний заработок за день — рублей шестьсот. Платить приходится и милиции, и бандитам. Катя видела между ними разницу. Бандиты, во-первых, брали точно по таксе — тысячу рублей в месяц. Во-вторых, они хоть как-то, но защищали. Например, тех четырех „лбов“ они словили, побили и отобрали все деньги, что нашли. Половину отдали Кате.