Вокруг меня
Шрифт:
Сам он никого из них не любил. Не разрешал себе. Только когда умерла его первая жена, он позволил себе всерьез взглянуть на женщин. И тут же женился на своей аспирантке из Института телевидения, с которой и переспал-то до этого несколько раз.
И не ошибся. Она преклонялась перед ним, обожала и боготворила. Но прошло года три, и он понял, что его дочь и умнее, и сильнее, чем его жена. Она это тоже понимала и ни в чем не перечила Ксюше, признавая ее первостепенность в его жизни. Ксюша же к мачехе не ревновала, прекрасно понимая, что Диме нужна жена и это — не худший
Постепенно Люда стала мажордомом — командовала поварихой и работницей, приходившей убирать и гладить, и не пыталась привлечь к себе внимания больше, чем они с Ксюшей готовы были уделять.
Она — хорошая. Когда накатывала боль, Люда садилась рядом и гладила его руку. Это максимально допустимый объем жалости, который ему разрешалось получать. И в глазах у нее была боль. И испуг. Она действительно любила его.
Ксюша же — не понятно. Да, она все организовала — врача, приезжавшего через день на дачу, сиделок, все любимые кушанья, хотя он уже давно ничего не хотел и почти ничего не ел. Она заходила к нему на пару минут. Ну, может, на десять. Рассказывала последние новости. Анекдоты. Как тогда, когда он был здоров. А сейчас он умирал!
Люда хотя бы гладила его руку. Иногда — волосы. А Ксюша, казалось, боялась лишний раз к нему прикоснуться. Да, он хотел вырастить ее сильной и жесткой. Но все-таки надеялся, что к нему она будет мягче. По крайней мере, перед уходом.
Не надо гневить Бога. Она — добрая. Только не сентиментальная. С ним. С мужем она кошка. И, надо признать, муж того стоил.
Сколько он помнил свою дочь взрослой, столько думал о том, как трудно ей будет выйти замуж. Опасения вызывали и ее собственный жесткий характер, и язвительный язык, и, главное, то, что она всех будет сравнивать с ним. Так всегда бывает: мужчины, выбирая пару, сравнивают ее с матерью, а дочери — с отцом. Он понимал, что при всех своих недостатках, которые он осознавал, не был ни инфантильным, ни слабым. А в ее поколении мальчики вырастали именно такими. Хорошо образованные, умные, но — без локтей и зубов. За ними не будешь как за каменной стеной. А она видела, что ее мать живет именно так.
Когда появился Алексей — молодой преуспевающий бизнес-адвокат, он понял, что это может быть серьезно. От Алексея исходила уверенность в себе, но не „пальцеватость“, спокойствие, но не меланхоличность, умение поддержать беседу практически на любую тему, но не развязная болтливость или всезнайство.
Алексей вошел в их с дочерью семью очень мягко, как будто давно здесь присутствовал. Просто отъезжал ненадолго.
Он подумал „в их с дочерью семью“ и совсем забыл про Люду. Зря, она хорошая. Но все-таки это — другое.
А еще Алексей был сильный и тактичный.
Непонятно, как он мог сейчас, когда Дима умирал, уехать на две недели в командировку. Да еще так далеко-в Индию. Если „это“ наконец случится, Ксюшка в самый тяжелый момент останется одна. Жалко ее. Конечно, она все организует. Но кому поплакаться?
„Проведена операция по радикальной резекции полипа прямой кишки.
Эпикриз: выписывается в удовлетворительном состоянии, рекомендован постельный режим, щадящая диета, обезболивающие средства при необходимости“.
Алексей,
Когда его самого выписали из больницы после операции, спустя несколько дней он увидел у себя в комнате Ксюшкину сумочку. Не в ее манерах забывать сумочки. Добрался до кресла, открыл и на самом видном месте обнаружил выписку. Ту самую, которую запомнил наизусть и которой совершенно не верил.
Ясно — это придумал Алексей. Откуда ему было знать, что этот анекдот Дима уже слышал?
„Клинический диагноз: полип прямой кишки без признаков озлокачествления“.
Господи, как же больно! Хорошо, что ему хоть не сделали вывод, стому, как это у них называется. Ему было бы тошно понимать, что в комнате дурной запах. Ему, конечно, наплевать, но и Люде, и Ксюшке это было бы неприятно. Хотя, если бы стома была, это означало бы, что есть шанс. Пусть небольшой, но есть.
Устал. Больно и хочется забыться. До чего же обидно умирать. Даже не страшно, а обидно. Он все успел, но сейчас бы только и жить. Стать дедом, сажать внука на колени. Или внучку. Боже, до чего обидно!
Дима почувствовал, что плачет, Сиделка, увидевшая его сжатые кулаки и заметившая слезы, спросила, не сделать ли укол. Он кивнул, понимая, что минут через десять уснет. Пока не навсегда, но и это неплохо. Только бы не проспать, когда придет Ксюша.
Ксения уже час сидела в Шереметьево, Рейс из Нью-Йорка задерживался еще минимум на час. А надо было успеть переделать кучу дел. Дурацкая примета, что Алексея всегда встречает она сама, сегодня совсем не кстати. Мог бы обойтись и шофером.
Она очень устала. Особенно за последние два месяца. Достали капризы отца, хотя она и переносила их внешне стоически. Достал скепсис Алексея, несколько раз позволившего себе бестактно заметить, что нужно быть пожестче, что отец не маленький ребенок и что-то еще в этом роде.
Алексея можно понять. Ведь это на его долю падали Ксюшины слезы, это ему приходилось успокаивать ее, когда она доходила до истерики в дни, предшествовавшие операции, и еще десять дней после.
Почти год Алексей живет соломенным вдовцом. К тому же сидеть за столом в полной тишине или видя плохое настроение жены — та еще радость.
Ксения очень любила отца. Сначала он был для нее недосягаемым, огромным и пугающим недоступностью Богом. Она с детства помнила, что слова его всеми — и мамой, и бабушками, и дедушкой — воспринимались как нечто неоспоримое. Он мог решить любую проблему. Он даже иногда, редко-редко, мог приласкать. Но к нему ластиться было сложно. Он мог неожиданно посерьезнеть и отправить ее от себя, сделав вид, что занят. Боже упаси было зайти к нему в комнату, когда он работал.
Ксюша ждала его ласки и почти не получала ее.