Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2
Шрифт:
–Здесь старые вещи не такие старые, как в других местах, – сказал он доверительно. – Люди тут живут богатые.
Я пожелал ему удачной охоты и повернул к метро.
–До встречи, – сказал он дружелюбно.
–До встречи на блошином рынке! – уточнил я.
Помню, что, расставшись в конце концов с французской переводческой конторой, с ее дураком-начальником, с бесплатной столовкой и зданием из темного стекла, я не перестал гулять по дорожкам прекрасного парка Сен-Клу, но теперь мне вспоминались здесь на досуге совсем другие истории, из другого века. Я вспоминал молодого красавца Дюма-сына, влюбившегося в шальную русскую дамочку, жену дипломата Дмитрия Нессельроде Лидию, которая лечилась в Париже от семейной хандры и без труда обольстила поэта, лишь недавно потерявшего чахоточную «даму с камелиями». Влюбленные бродили целый день по дорожкам этого самого парка, а потом молодой Дюма прочитал своей даме (в присутствии умиленного Дюма-папеньки) свои новые
Папа Дюма порадовался за моралиста-сына и замужнюю русскую даму. «Я покинул этих прелестных и беспечных детей в два часа ночи, – пишет он, – моля бога любовников порадеть о них…» Но бог любовников на сей раз не смог помочь. Приехал муж Лидии и силком утащил лихую даму в Петербург, в лоно семьи, к малолетнему сыну. Молодой Дюма гнался за супругами до самой русской границы, через которую его не пропустили. Он долго маялся один в польском приграничном местечке, Лидия не отвечала на письма, ему пришлось вернуться в Париж… В конце декабря он поехал один в парк Сен-Клу, бродил по дорожкам, писал продолжение того, прежнего стихотворения:
Сегодня ровно год с тех пор, как мы с тобоюГуляли по лесу, одни, совсем одни,Но я был и тогда предупрежден судьбою,Что грустная зима изгонит эти дни.Любовь не дождалась весеннего расцвета,Лишь робкий луч, блеснув едва, согрел сердца,Как разлучили нас – и до скончанья светаВ разлуке нам прожить, быть может, до конца.Я встретил ту весну в стране чужой, далекой,Прикован был мой взгляд к пустынному пути,Без близких, без любви, без ласки, одинокий,Я думал, ты должна когда-нибудь прийти.Ты обещала, я не получил ни слова,Ни знака, ни строки – была пустынна даль…Ловил я эхо, чтоб услышать сноваВ далеком имени текучую печаль.Листок бумажный – разве так уж много?Четыре строчки – невеликий труд.Не хочешь написать, так выйди на дорогу,Где розы красные среди полей цветут.Сорви лишь лепесток и спрячь его в конверте,Отправь изгнаннику в его унылый быт —Улыбкой для него, спасением от смертиИ знаком, что не вовсе он тобой забыт…Но вот и год прошел, недремлющее времяМеня вернуло в день и в тот лесной простор,Когда, склонив ко мне задумчивое темя,Вела ты о любви неспешный разговор.Погруженный в чужие горько-сладкие любовные беды минувших времен, я не заметил, как, пройдя через сад Трокадеро, мимо цветов и старинных деревьев, мимо каскадов и прудов, оказался я где-то у ограды, у опушки леса и только тогда обнаружил, что вторгся уже на территорию крошечного городка Виль-д’Аврэ (Ville d’Avray)… Солнечные лучи пробивались сквозь зеленый полог леса, безмятежно щебетали птицы, шуршал где-то неподалеку фонтан… К этому времени я давно забыл уже о неудачных опытах французской штатной
Мне вспомнилось, что еще и любимый Пушкиным поэт Альфред де Мюссе укрывался в этом тихом Виль-д’Аврэ от своих тревог и несчастий. Тоже утешался стихами…
Вот роща. Шаг один – и, словно птичек стая,Вспорхнула молодость счастливая моя.О край, где некогда ступала дорогая,К тебе вернулся я.О слезы сладкие, они уже готовыИз раненой души пролиться на простор.О, пусть они текут, пусть дымкою былогоМне застилают взор!Я не затем пришел, чтоб ропотом напраснымТревожить эхо рощ, встречавших здесь меня.Горды, они стоят в спокойствии прекрасном,Горд и спокоен я.………………………………………………О сила времени! О легких лет теченье!Стон, крик наш, жалобы – уносят всё года.Лишь увядающих цветов из сожаленьяНе топчут никогда…Романтический красавец Альфред де Мюссе вспоминал под сенью этих рощ так печально для него завершившиеся поездку в Италию и лесные прогулки с мужественной дамой, недаром поменявшей женское имя Аврора на мужское, – Жорж Занд.
КАСКАД В ПАРКЕ СЕН-КЛУ
Фото Б. Гесселя
Здесь же, в Виль-д’Аврэ, томилась и другая жертва роковой Жорж Занд – романтический музыкант Фредерик Шопен, который ненамного пережил разлуку с этой плодовитой романисткой…
Смолк в Виль-д’Аврэ рояль Шопена, прошли годы, и зазвучала в гуще садов на окраине этого леса скрипка Иегуди Менухина – все здесь же, в сладостном Виль-д’Аврэ, близ замка, построенного камердинером Людовика XVI Тьери де Виль-д’Аврэ. В деревенской церкви Сен-Никола, построенной в эпоху, когда был обезглавлен революцией злосчастный король, можно увидеть (более поздние, конечно) фрески и картину кисти славного Камиля Коро. Он тоже обитал в Виль-д’Аврэ, в доме № 3 на Озерной улице, и всякому любителю живописи здешние пруды знакомы по картинам Коро. В одном из укромных уголков прибрежья, где художник прятался в лачужке и работал, благодарное потомство поставило монумент. Скромный монумент не производил шума, он не мешал играть на трубе и писать книги обитавшему здесь Борису Виану, которого молодой русский критик назвал недавно «человек-оркестр». В дачном Виль-д’Аврэ искали вдохновения Бальзак, Ростан и скульптор Прадье.
Виль-д’Аврэ утешал и русских романтиков в их любовных невзгодах, напоминая о вечности и несравненной красе природы. Весенним днем 1848 года романтический тридцатилетний Иван Тургенев писал владычице своего сердца Полине Виардо (которая была еще страшнее и ненадежнее, чем Жорж Занд, зато умела петь):
«Я воспользовался хорошей погодой, чтоб отправиться сегодня в Виль-д’Аврэ… Больше четырех часов провел я в лесу – грустный, растроганный, настороженный, поглощающий и поглощенный… Я не мог без волнения созерцать ветви, покрытые увядшими и зазеленевшими листьями, которые четко проступали на фоне синего неба – отчего? Да, отчего? Может, из-за этого контраста между крохотным стебельком, вздрагивающим от всякого дуновенья, от моего дыханья, стебельком, обреченным уже на гибель, однако оживленным щедрыми соками, вернувшими ему цвет и жизнь, – контраста между ним и огромностью этой пустоты, этого неба, которому лишь земля наша дает синеву и сиянье?»
Среди прочих знаменитых людей в Виль-д’Аврэ (на улице Прадье, 29) жил и умер сын поэта Эдмона Ростана, автора прославленного «Сирано де Бержерака». Сын тоже писал книжки, только научные, он был биолог и публицист, член Французской Академии.
Прошло каких-нибудь семьдесят лет после визита Тургенева, и в тихий Виль-д’Аврэ приехал другой русский писатель – Александр Куприн: бродил по тропинкам вдоль прудов, думал свои стариковские эмигрантские думы, однако еще и писал понемногу. Через полтора десятка лет, в страшном для России 1937-м, совсем уже больного и плохо соображавшего, что к чему, Куприна вдруг увезли на родину что-то прославлять и оправдывать, умирая… Но тогда, в 1921-м, он был еще в здравом уме, принимал гостей, только просил их, если можно, не спорить о политике, а наслаждаться природою и покоем. Он даже повесил в столовой своего домика на видном месте отчаянный плакат: «Прошу в моем доме о политике не говорить». И правда, зачем о ней говорить, когда такая благодать кругом?