Вокруг Пушкина
Шрифт:
Другим документом, который иногда приводили в этом случае, были письма Дантеса к Геккерну, в которых он говорит, что Наталья Николаевна якобы любит его. Письмам этим вряд ли можно доверять. Обнаружены они были в бумагах Дантеса после его смерти. Здесь не место подробно рассматривать эти письма, скажем только, что неискренность их, нарочитость бросаются в глаза с первого взгляда.
Так, в письме от 20 января 1836 года Дантес говорит Геккерну о своей любви к Пушкиной как о чем-то новом, Геккерну якобы совершенно неизвестном. Не называя по имени женщину, в которую он влюбился, Дантес просит его «быть снисходительным к его новой страсти». Уже одно это определение — «новая страсть»
Все это вызывает недоумение, так как Дантес начал ухаживать за женой поэта гораздо раньше, еще в 1835 году, и Геккерн это знал. Подтверждением тому является и черновик письма Пушкина к Геккерну, в котором он говорит о «двухлетнем постоянстве» ухаживаний Дантеса (17—21 ноября 1836 г.).
Можно предположить, что письма были написаны Дантесом много позднее и оставлены им среди бумаг для «оправдания» перед потомством... А по свидетельствам современников, Дантес придавал этому большое значение.
Некоторые пушкинисты поводом к дуэли считают свидание Н. Н. Пушкиной с Дантесом у Идалии Полетики(родственница Н.Н.Пушкиной, была дружна с Дантесом и всячески поощряла его ухаживания), якобы состоявшееся 22 января 1837 года, о чем, как предполагали, Пушкин узнал из анонимных писем. По одной версии, Наталья Николаевна поехала к Полетике, не зная, что встретит там Дантеса; по другой — она получила от него письмо, в котором он умолял ее приехать и переговорить о важных вопросах, заверяя «честью», что обращается к ней только как к сестре жены. Однако когда они встретились, он снова стал говорить ей о своей любви, и Наталья Николаевна немедленно уехала.
Но о самом факте свидания достоверными сведениями пушкиноведение пока не располагает, а последние исследования показывают, что свидетельства современников в этом отношении следует подвергнуть очень большим сомнениям. Нет также и анонимных писем, якобы полученных Пушкиным.
Здесь мы не касаемся преддуэльных событий, так как, по-видимому, в свете новых материалов этот вопрос требует дополнительных исследований и новой интерпретации некоторых сторон этих событий.
Последние дни и часы жизни Пушкина запечатлены во многих воспоминаниях друзей и современников поэта. Они были опубликованы в советское время, но некоторые из них мало известны широкому кругу читателей. Приведем здесь те, которые связаны с характеристикой образа жены поэта.
Когда раненого Пушкина привезли домой, жена выбежала в переднюю и упала без чувств. Приехавший вскоре лейб-медик Арендт, осмотрев больного, признал рану смертельной. По настоянию Пушкина, он не скрыл от него, что положение очень тяжелое. С этого момента Пушкин перестал думать о себе и все его мысли обратились к жене.
«Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском», — сказал он доктору Спасскому(домашний врач Пушкиных).
«Княгиня (В.Ф.Вяземская) была с женою, которой состояние было невыразимо; как привидение, иногда прокрадывалась она в ту горницу, где лежал ее умирающий муж. Он не мог ее видеть (он лежал на диване лицом от окон к двери); но он боялся, чтобы она к нему подходила, ибо не хотел, чтобы она могла приметить его страдания» (В. А. Жуковский).
«Это были душу раздирающие два дня; Пушкин страдал ужасно, он переносил страдания мужественно, спокойно и самоотверженно и высказывал только одно беспокойство, как бы не испугать жены. «Бедная жена, бедная жена!» — восклицал он, когда мучения заставляли его невольно кричать...» (П. А. Вяземский).
Когда
«... 1 час. Пушкин слабее и слабее... Надежды нет. Смерть быстро приближается; но умирающий сильно не страждет; он покойнее. Жена подле него... Александрина плачет, но еще на ногах. Жена — сила любви дает ей веру — когда уже нет надежды! Она повторяет ему: «Tu vivras!» (Ты будешь жить!) (А. И. Тургенев).
«...Г-жа Пушкина возвратилась в кабинет в самую минуту его смерти... Увидя умирающего мужа, она бросилась к нему и упала перед ним на колени; густые темно-русые букли в беспорядке рассыпались у ней по плечам. С глубоким отчаянием она протянула руки к Пушкину, толкала его и, рыдая, вскрикивала:
— Пушкин, Пушкин, ты жив?!
Картина была разрывающая душу...» (К. К. Данзас)».
После смерти поэта Наталья Николаевна была очень тяжело больна и не могла проводить гроб с телом мужа до могилы. По ее желанию поэт был положен в гроб во фраке, а не в ненавистном ему камер-юнкерском мундире. Согласно воле покойного, вдова испросила разрешения похоронить его в Святогорском монастыре, близ Михайловского.
«...В субботу вечером я видела несчастную Натали, — писала брату 2 февраля 1837 г. С. Н. Карамзина (дочь Н.М.Карамзина от первого брака), — не могу передать тебе, какое раздирающее душу впечатление она на меня произвела: настоящий призрак, и при этом взгляд ее блуждал, а выражение лица было столь невыразимо жалкое, что на нее невозможно было смотреть без сердечной боли».
10 февраля 1837 года С. Н. Карамзина пишет:
«...Мещерский понес эти стихи (М. Ю. Лермонтова «Смерть поэта») Александрине Гончаровой, которая попросила их для сестры, жаждущей прочесть все, что касается ее мужа, жаждущей говорить о нем, обвинять себя и плакать. На нее по-прежнему тяжело смотреть, но она стала спокойней и нет более безумного взгляда. К несчастью, она плохо спит и по ночам пронзительными криками зовет Пушкина».
«...Вчера мы еще раз видели Натали, она уже была спокойнее и много говорила о муже. Через неделю она уезжает в калужское имение своего брата, где намерена провести два года. «Муж мой,— сказала она,— велел мне носить траур по нем два года (какая тонкость чувств! Он и тут заботился о том, чтобы охранить ее от осуждений света), и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года совсем одна, в деревне. Моя сестра едет вместе со мной, и для меня это большое утешение».
«... Бедная Наталья Николаевна! — писал матери и сестре 28/16 февраля 1837 г. из-за границы Андрей Карамзин(старший сын Н.М.Карамзина). — Сердце мое раздиралось при описании ее адских мучений. Есть странные люди, которым не довольно настоящего зла, которые ищут его еще там, где нет его, которые здесь уверяли, что смерть Пушкина не тронет жены его, que c‘est une femme sans coeur (что это женщина без сердца). Твое письмо, милая сестра, им ответ, и сердце не обмануло меня. Всеми силами душевными благословляю я ее и молю Бога, чтоб мир сошел в ее растерзанное сердце. ...Но с другой стороны, то, что сестра мне пишет о суждениях хорошего общества, высшего круга, гостинной аристократии (черт знает как эту сволочь назвать), меня нимало не удивило; оно выдержало свой характер: убийца бранит свою жертву,— это должно быть так, это в порядке вещей».