Вокруг Пушкина

Ободовская Ирина Михайловна

После дуэли и смерти Пушкина Дантес был судим, раз­жалован в солдаты и выслан за границу. Екатерина Дантес-Геккерн недолго оставалась в России. Как бы ни любила она мужа, вероятно, не могла она в глубине души не чувствовать страшную вину его, и поэтому поспешила покинуть проклятый Петербург», порвать окончательно с про­шлым. Семья отвернулась от нее, и в дальнейшем никто, кроме матери и изредка Дмитрия Николаевича, не вел с ней переписки.

Перед отъездом Екатерина Геккерн приезжала прости­ться с сестрами.

«...Обе сестры увиделись, чтобы попрощаться, вероят­но, навсегда, — пишет С. Н. Карамзина, — и тут, наконец, Катрин хоть немного поняла несчастье, которое она долж­на была бы чувствовать и на своей совести: она поплакала, но до этой минуты была спокойна, весела, смеялась и всем, кто бывал у нее, говорила только о своем счастье. Вот уж чурбан и дура!»

Трудно

поверить, что после пережитой катастрофы, «которая была и на ее совести», Екатерина Николаевна бы­ла бы «спокойна и весела». Скрытная и волевая натура по­зволяла ей не обнаруживать своих подлинных чувств перед посторонними, и письма к брату свидетельствуют об этом.

Небезынтересно привести выдержку из письма Дмитрия Николаевича к сестре, написанного перед ее отъездом во Францию весною 1837 года.

«Дорогая и добрейшая Катинька.

Извини, если я промедлил с ответом на твое письмо от 15 марта, но я уезжал на несколько дней. Я понимаю, доро­гая Катинька, что твое положение трудное, так как ты долж­на покинуть родину, не зная, когда сможешь вернуться, а быть может, покидаешь ее навсегда; словом, мне тяжела мысль, что мы, быть может, никогда не увидимся; тем не ме­нее, будь уверена, дорогой друг, что как бы далеко я от тебя ни находился, чувства мои к тебе неизменны; я всегда лю­бил тебя, и будь уверена, дорогой и добрый друг, что если когда-нибудь я мог бы тебе быть полезным, я буду всегда в твоем распоряжении, насколько мне позволят средства. В моей готовности недостатка не будет. Итак, муж твой уехал и ты едешь за ним; в добрый путь, будь мужественна; я не ду­маю, чтобы ты имела право жаловаться; для тебя трудно бы­ло бы желать лучшей развязки, чем возможность уехать вме­сте с человеком, который должен быть впредь твоей под­держкой и твоим защитником; будьте счастливы друг с дру­гом, это смягчит вам боль некоторых тяжелых воспомина­ний; это единственное мое пожелание...»

Обратим внимание на тот факт, что Дмитрий Николае­вич не приехал в Петербург проводить сестру, а только по­слал письмо.

К сожалению, письмо Екатерины Геккерн, на которое отвечает Дмитрий Николаевич, не сохранилось, но, вероят­но, оно не было радостным. «Я понимаю, что твое положе­ние трудное», — пишет Дмитрий Николаевич, и это, очевид­но, реакция на то, что ему писала сестра. Дмитрий Николае­вич понимал, что возврата на родину ей нет. И там, далеко, она не будет счастлива, в душе он был уверен в этом, поэтому и желает ей мужественно перенести все, что ее ожидает. Он не говорит о ее муже как о человеке, который ее любит, нет, он только выражает надежду, что муж будет ей защитником, предчувствуя, что и там общественное мнение будет против них. И он оказался прав. Об этом говорят письма Екатерины Дантес-Геккерн из-за границы.

1 апреля 1837 года, увозя с собой «боль тяжелых воспоминаний», она выехала из Петербурга, с тем чтобы уже никогда не возвратиться в Россию.

ТЕКСТЫ ПИСЕМ Е.Н. И А.Н. ГОНЧАРОВЫХ

ПИСЬМО 1-е

АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА И ЕКАТЕРИНА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВЫ

19 мая 1832 г. Теплуха (имение Калечицких, соседей Гончаровых по Полотняному заводу) 

Мы давно уже лишены были счастья знать что-нибудь о тебе, любезный, добрый друг Митинька, так что твое пись­мо, полученное нами здесь, доставило нам большое удоволь­ствие. Ты, должно быть, знаешь, что мы у Калечицких уже более трех недель и проживем здесь до 15 июня. Встретили нас, конечно, хорошо, мы очень приятно проводим время, и я с грустью думаю об отъезде. Ты говоришь, любезный друг, что Таша полнеет. В ее положении так и должно быть. Мы должны в скором времени ждать маленького племянни­ка или племянницу. Все-таки скажи ей, что она лентяйка, как не написать нам столько времени! Ей в виду ее положения еще простительно, на нее нельзя сердиться, но каков Сережа, который также не подает никаких признаков жиз­ни! Ах, скверный мальчишка, выдери его хорошенько за уши. Дедушка уже должен быть в Петербурге и ты, навер­ное, знаешь, как его дела. Хочет ли он остаться в Петербур­ге и на сколько времени?

У меня к тебе просьба, любезный братец, попроси от ме­ня Дедушку, не будет ли он так добр дать тебе денег, чтобы купить мне накладную косу. Посылаю тебе образчик моих волос, постарайся, пожалуйста, чтобы цвет был точно та­кой и коса была длинная и густая. Не будет ли он добр ку­пить мне еще узел Аполлона или то, что теперь носят? Если мы поедем на зиму в Москву (к сожалению, только если), мне это очень пригодится.

В Москве невозможно найти во­лосы цвета моих. Прости, любезный Митинька, что беспо­кою тебя такими пустяками, но, зная твое дружеское ко мне расположение, я не сомневаюсь, ты с удовольствием окажешь мне эту маленькую услугу.

Прощай, любезный друг. Стоит такая страшная жара, что я изнемогаю. Итак, целую тебя и прошу не забывать ту, кто навеки твой верный друг и сестра.

Катинька (Екатерина Калечицкая) шлет тебе большой привет. Поцелуй от меня Ташу и братьев.

Приписка Екатерины Николаевны

Мне тоже хочется сказать тебе несколько слов, любез­ный братец. Надеюсь, ты не рассердишься, что я пишу так мало, но, клянусь тебе, я совершенно подавлена и обессиле­на жарой. Ты, должно быть, уже знаешь, что мы здесь около месяца, проводим время очень приятно и я с грустью жду 17-е число следующего месяца, день нашего отъезда в твои будущие владения (имение Полотняный завод). Передай, пожалуйста, мою просьбу Де­душке, любезный братец: я посылаю тебе образчик моих во­лос, чтобы купить мне букли, они гораздо лучше, чем в Мо­скве, и также узел Аполлона или другую прическу, которую носят. Катинька просит меня спросить тебя, что стоит ку­сок тармаламы (персидская шелковая материя), и если цена ей подходит, просит поручить тебе написать Арцруни, чтобы ей выслали. Скажи Ване, чтобы он не забыл наше поручение о пальто. Нежно целую его, а также Сережу, тебя и Ташу.

Твой друг К. Г.

ПИСЬМО 2-е

АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА

19июля 1832 г. Завод

Вот мы и опять брошены на волю Божию: Маминька только что уехала в Ярополец, где она пробудет, как уверя­ла, несколько недель, а потом, конечно, еще и еще несколь­ко, потому что раз она попала туда, она не скоро оттуда вы­берется. Я уже предвижу гнев дорогого Дедушки, когда он узнает об ее отъезде, и нисколько не удивлюсь, если он при­кажет нам выехать отсюда и ехать к ней.

Сюда накануне отъезда Маминьки приехали Калечицкие и пробудут здесь до первого. Не в обиду будь сказано Дедуш­ке, я нахожу в высшей степени смехотворным, что он сер­дится на нас за то, что мы их пригласили на такое короткое время. Тем более, что сам он разыгрывает молодого челове­ка и тратит деньги на всякого рода развлечения. Таша пи­шет в своем письме, что его совершенно напрасно ждут здесь, так как ему чрезвычайно нравится в Петербурге. Это не трудно, и я прекрасно сумела бы делать то же, если бы он дал мне хоть половину того, что сам уже истратил. Куда не пристало старику дурачиться! А потом он на зиму бросит нас как сумасшедших, на Заводе или в Яропольце. А это совсем не по мне. Если дела не станут лучше и нам придется прожить здесь еще зиму, мне серьезно хотелось бы знать, что намереваются сделать с нашими очарователь­ными особами. Нельзя ли, дорогой Митинька, вытащить нас из пропасти, в которой мы сидим, и осуществить наши проекты, о коих мы тебе так часто говорили? В этом случае, я надеюсь, можно бы даже уговорить Маминьку, если бы все вы были на это согласны. Ответь нам об этом поскорее. Ва­ши письма придут вовремя, если только мы не получим приказания немедленно покинуть Завод. Скажи также Тате, чтобы она доставила нам удовольствие и написала письмо, полное интересных подробностей, так как она знает, что Маминьки нет. Скажи ей, что мы ей не пишем, потому что у нас нет ничего нового. Все по-старому, так же тош­но и скучно. Попроси ее попросить мужа, не будет ли он так добр прислать мне третий том его собрания стихотворе­ний. Я буду ему за это чрезвычайно признательна.

Передай от меня поросенку императорской гвардии, гос­подину гусару, что он ужасный негодяй, что нас так забыва­ет. Ваничка здесь как барин, находит отвратитель­ным, что Сережа нам не пишет, а сам за три месяца отсутст­вия удостоил нас только одним письмом. Жестокосердный, вандал, варвар! Несмотря на это, скажи ему, что я жду от него исполнения его обещания прислать мне его портрет. Но пусть это не придаст ему самомнения и он не вообража­ет себя красавцем. Кстати, напиши, мне, не затеял ли он но­вых романов? За кем он ухаживает? И у вас самих, милости­вый государь, не вертится ли что-нибудь в мыслях и кто яв­ляется вашим предметом? Кстати, я узнала, что во время ва­шего здесь пребывания вы не были образцом добродетели и некая молодая особа была вам довольно близко знакома. Как это мило! Фу, какой скверный мальчишка! И Ваничка еще просил, чтобы мы ему рекомендовали эту са­мую особу. Фу, какие у нас гадкие братья!