Вокруг Пушкина

Ободовская Ирина Михайловна

Приписка Н. Н. Пушкиной

Я забыла в своем письме напомнить тебе о шали; пожалуйста, не забудь, она мне очень нужна, не будешь ли ты так любезен прислать мне ее к 26-му.

ПИСЬМО 19-е

АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА

14 августа 1835 г. Черная речка

Я в конце концов начинаю думать, дражайший и почтеннейший братец Димитриус, что ты хитришь с нами. Ты при­творяешься глухим к нашей просьбе, чтобы не быть вынуж­денным на нее отвечать. Но, видишь ли, я вспоминаю изрече­ние из Евангелия, в котором говорится: «стучите и отверзится вам», и поэтому применяю это на практике. Вот в чем де­ло. Право, что за охота получать глупые письма, в которых только и говорится, что о деньгах. Я думаю, что, увидав на конверте адрес, написанный рукою

одной из нас, ты дрожишь, распечатывая его; не лучше ли было бы говорить о бо­лее интересных предметах, столько можно было бы расска­зать и, следственно, избежать этого бормотанья, которое имеет только одну цель, — деньги. Мы тебя просим дать распоряжение Носову, чтобы он нам выдавал деньги каждое первое число месяца; и все бы делалось тихо и по-хорошему, в письмах не было бы ни полслова об этом, и мы были бы покойнее, уплачивали бы понемногу долги и все шло б порядком, а теперь в то время как мы не получаем денег, долги накапливаются; деньги прихо­дят и в тот же день ни грошу не остается. Мо­жет, ты это делаешь из особого интереса: чтобы почаще иметь от нас вести; оно все хорошо, но иначе бы лучше было. Впрочем, ты не должен опасаться, что мы тебя забываем, особенно я, ты знаешь, что я не ленива... Ты не можешь не пойти навстречу моей просьбе, особенно в этот момент, ты был бы просто чудовищем. Представь себе несчастье, которое только что со мной случилось. Я как раз писала тебе и вдруг... (извини за выражение) резь в животе. Я бегу, бросаю мою мантильку (иначе говоря кацавейку) на кресло. И что же я вижу вернувшись, о небо! Огромное чернильное пятно на красивейшей материи небесно-голубо­го цвета с серебристым оттенком, сшитой по последней мо­де, с бархатным воротником и рукавами в армянском вкусе. (Это подарок, который я получила, не подумай, что я спо­собна на такие безумные траты). О небо, я умру от этого, особенно если ты мне тотчас же не обещаешь исполнить мою просьбу. Нет, серьезно, к первому числу этого месяца снабди нас письмом к Носову, любезный братец, которое за­ставит его платить нам регулярно. Ты не поверишь, как мы были бы тебе благодарны. Ей-Богу, как первое чис­ло приходит, так и теребят. С болью в сердце я вы­нуждена так настаивать, но так как я знаю, что обращаюсь к очень доброму брату, я набираюсь смелости. Облегчите нас, братец, мы вам свечку поставим, даже восковую. У нас сальные не в моде.

Ты у нас спрашиваешь счет деньгам, что мы получили и сколько получили; вот он:

Октября 4-го 1834 года - 3000 асс.

декабря 19-го - 1000

апреля 1-го 1835 года - 1000

апреля 5-го -500

апреля 26-го -750

июня 17-го -500

июля 23-го -900

августа 11-го -850

 Итого 8500

У нас был Сережа; он провел почти две недели с нами и уехал вчера. Он теперь вернется к вам; ты наверное знаешь, что он переводится в полк, стоящий в окрестностях Моск­вы, это, вероятно, для вас не новость. Я посы­лаю это письмо тебе в Ярополец, полагая, что ты там к 26-му, так как иначе оно тебя не застало бы: Носов уверяет, что ты ему пишешь, что собираешься в поездку.

Что мне вам рассказать; мы скоро переезжаем в город. Ездили мы несколько раз верхом. Между прочим, у нас была очень веселая верховая прогулка боль­шой компанией. Мы были на Лахте, которая находится на берегу моря, в нескольких верстах отсюда. Дам нас было­ только трое и еще Соловая, урожденная Гага­рина, одна из тех, кого ты обожаешь, мне кажется, и двенад­цать кавалеров, большею частью кавалергарды. Там у нас был большой обед; были все музыканты полка, так что вечером танцевали, и было весьма весело.

Прощайте, любезный братец, пора и за дело сесть; урок учить на фортепианах. В суб­боту нам обещают еще один бал на водах; мы уже там были на трех очаровательных балах, и я думаю, это будет закры­тие сезона, поскольку двор уже уехал; они (императорская фамилия) там были один раз и поэтому все туда ходили в надежде их увидеть. Итак, прощай, дорогой Дмитрий, ради Бога, прими во внимание нашу просьбу и действуй соответственно.

С твоим делом Лонгинова ничего нельзя поделать; Тетушка говорит, что несмотря на все старание она ничего не может сделать, и не только она, но и Плетнев и Со­болевский также уверяют, что Лонгинов сам тут не имеет значения, что дела идут своим чередом и тут ни­кто помочь не может. А тем более мы, бедные, рады бы уж верно постараться, но если нельзя, что ж делать.

ПИСЬМО 20-е

ЕКАТЕРИНА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА

Август 1835 г. Черная речка

Пришли не задерживаясь, с первой же почтой, дорогой Дмитрий, небольшое резюме дела Усачева, указав там дово­ды и законы, которые доказывали бы, что наше дело пра­вое, потому что Пушкин передаст его

Дашкову, который, если мы правы, непременно станет на нашу сторону. Тем временем Пушкин пойдет сегодня к Вигелю, чтобы предупре­дить его о приезде Губаренкова и заинтересовать его на­шим делом; он пойдет также к знаменитому адвокату Лерху. Почему ты с ним не договорился? Тогда все было бы хоро­шо, а теперь, поскольку у тебя нет своего ходатая по делам, а Губаренков здесь, Тетушка и Пушкин оба говорят, что ты должен приехать сам. Пришли же свое резюме и, если мо­жешь — приезжай, это будет лучше, но не медли. Прощай, я очень спешу.

ПИСЬМО 21-е

ЕКАТЕРИНА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА

Санкт-Петербург. 4 октября 1835 г.

Уже очень давно, дорогой и любезный Дмитрий, мы не получали вестей от тебя, что с тобой, что ты поделываешь — я совершенно не знаю. Как идут твои дела, есть ли хоть какое-нибудь просветление? Мы были очень рады узнать, что дело Ртищева на этом закончилось; право, это человек, который никогда не внушал мне доверия, я очень сомневаюсь в его честности. Что за новая сделка, которую ты имеешь в виду и о которой недавно нам говорил? Хвала тебе, если те­бе удастся уладить дела не будучи вынужденным что-либо продавать; будем надеяться на милость Божию и верить в более счастливое будущее и, главное, более спокойное.

Недавно нас посетил А. Муравьев, который поручил мне передать тебе, что по твоей просьбе он был у калужско­го архиепископа, чтобы переговорить в пользу нашего про­цесса со священниками, но что его преосвященство ответил ему письмом, из которого видно, что он не очень к тебе расположен и весьма удивлен, что у тебя хватило смелости по­дать жалобу на духовенство и так на него кляузничать; он го­ворит, что не только ты несправедливо владеешь их землями, но и еще что ты взял 1000 рублей из церковной кассы. Вот, мне кажется, все, что, сказал Муравьев по этому пово­ду; он тебе советует подумать, нет ли тут какого подвоха со стороны твоих священнослужителей. Вообще, Дмитрий, не можешь ли ты поладить с ними, не затевай с ними скверно­го процесса, даже сделай им в чем-нибудь уступку и оставь их в покое. Зачем наживать себе врагов, и потом, эта катего­рия людей весьма опасна, когда их раздражают; к тому же они были такие смирные до этого. И кроме того дело в том, что это может представить тебя в ложном свете; потому что из письма архиепископа видно, что он относится к тебе очень враждебно. Если бы ты не был так вспыльчив, Мура­вьев переслал бы тебе письмо, но ты очень горячий чело­век, вот почему, сударь, вы не прочтете этого письма.

Андрей Муравьев в восторге от Вани, можно сказать в него влюблен; он говорит о нем с таким выражением лица и с таким невообразимым пылом, я в жизни не встречала муж­чину, говорящего про другого мужчину с таким проявлени­ем дружбы и интереса. Он меня умолял дать ему на некото­рое время портрет брата, в чем я не могла ему отказать во внимание к его нежным чувствам к Ване.

Есть одна вещь, которую я должна тебе сказать и кото­рая, вероятно, заставит зазвучать некоторые горестные струны в твоей душе. Увы! увы! Григорий Долгорукий выхо­дит в отставку, как говорят родные, для того чтобы женить­ся на... на... Ты не один, дорогой Дмитрий? Немного одеко­лона, позволь я потру тебе виски. Боже, как ты бледен! Ах, ты приходишь в себя. Стало быть, я не назову тебе имя этой особы...

Я могу тебе сообщить еще об одной свадьбе, но на этот раз не принимая никаких мер предосторожности. Прекрас­ная Лиза (Нарышкина? — нрзб.) выходит замуж за некоего Бартоломей, генерала или полковника, но человека вполне порядочного, еще молодого, с хорошим состоянием, в об­щем — прекрасная партия. Госпожа Нехлюдова даже уехала в Москву, говорят, что на свадьбу; мы еще не видели Катрин(Долгорукову), а то бы я знала это наверное.

Мы получили позавчера письмо от бедняжки Нины, которая имела несчастье потерять госпожу Лопухину. Они уже вернулись в Киев, и так как покойная желала, чтобы ее дочь передали на руки ее сестре, наша бедная Нина, к кото­рой последняя относится очень неблагожелательно, дума­ет, что она потеряет это место. Здоровье бедной девушки от этого нового удара судьбы ухудшилось, недавно у нее был припадок эпилепсии, поэтому я очень за нее волнуюсь.

Вчера мы провели вечер у Вяземских, которые недавно вернулись из-за границы. Они там потеряли дочь, ради здо­ровья которой и предприняли это путешествие. Госпожа Сиркур и ее муж так же провели вечер у княгини; они уезжа­ют во вторник.

Увеселения еще не начались, ждут двор, который возвращается на днях. Тетушка болеет уже три недели, мы у нее проводим все вечера.

Ради Бога, дорогой Дмитрий, пришли распоряжение Носову касательно денег за октябрь и ноябрь. Таша напоминает тебе о своей шали, она говорит, что ты очень плохой комиссионер. Я тебе ручаюсь, что она исполняет твои пору­чения гораздо быстрее, дело по процессу это доказывает; я тебе советую брать с нее пример.