Вокзал Виктория

Берсенева Анна

С этими мыслями возвращалась она в свою комнату после прогулки к роднику у монастырской стены; это было единственное место, где Полина могла себе позволить гулять, не привлекая ненужного внимания.

Зина встретила ее на пороге комнаты.

– А кстати, – сразу же сказала Полина, – помнишь, я тебе рассказывала, что здесь живет один молодой человек…

И осеклась, не успев даже приступить к выполнению своего обещания представить Зине в лучшем виде Николая Чердынцева.

Посередине комнаты сидел у обеденного стола майор в шинели. Он был похож на осунувшуюся темную птицу. Полина

не была уверена, что птицы бывают осунувшиеся, но именно это слово пришло ей в голову сразу, как только она увидела его.

– Полина! – Голос у Зины был растерянный, он дрожал от счастья и слез. – Леонид Семенович приехал! Он… Ему сюда назначение, в Киров к нам, в больницу… Это Немировский Леонид Семенович!

Немировский встал, кивнул, здороваясь, и посмотрел на Полину такими глазами, от одного вида которых любая нормальная женщина должна была бы упасть в обморок. Неудивительно, что даже Зина, прошедшая фронт и много чего в свои двадцать лет повидавшая, на грани обморока и находилась – она была в высшей степени нормальной.

Полина же отметила только, что глаза у Немировского темно-зеленые, как лед на зимней реке, да, как самая глубина льда. И что при таких глазах, необыкновенных не только цветом, но и умом, это она тоже отметила сразу, он беспросветно несчастлив.

Так что его глаза если не заставили ее упасть в обморок, то все же ввели в некоторую оторопь. Она умела распознавать именно такое несчастье, неизбывное, потому что носила его в себе.

Зина хлопотала, расставляя на столе нехитрую закуску и бросая на майора робкие влюбленные взгляды. Немировский и Полина сидели молча и думали каждый о своем. При этом Полина чувствовала, что их мысли схожи: они оба думали о неизбывном горе.

И еще одно она почувствовала за те несколько минут, что они сидели молча перед накрываемым столом: что Леонид Немировский так же мало нуждается в сочувствии, как она сама, и по той же причине, что она сама – потому что оба они уже перешли черту, до которой горе еще можно чем-то избыть, пока оно не успело искалечить душу.

Немировский привез спирт – выпили, помянули погибших. Кого, называть не стали. Несмотря на радость от приезда Леонида Семеновича, Зина пригорюнилась: ей было кого вспомнить, конечно, после фронта-то. Поговорили о чем-то незначимом. Потом Зина спохватилась, что надо посмотреть комнату, которую Немировскому отвели в Трифоновом монастыре, может, там и кровати нету, и уборка наверняка требуется. Она взяла у него ключ и ушла.

– Когда ваша семья приедет, Леонид Семенович? – спросила Полина.

Этот вопрос был не совсем из разряда «разговор поддержать», ей действительно хотелось это знать, чтобы правильно понимать, с помощью каких доводов надо будет объяснять влюбленной Зине, что про Немировского ей лучше забыть. Что это так, Полина была уверена, хотелось только с аргументами разобраться.

– Семья не приедет, – ответил он. – Погибла.

– Жена? – спросила Полина.

– И дочь. Родители тоже.

– А где?

– Родители в Литве, в гетто. А жена и дочь в Ленинграде, в блокаду.

Со стороны их разговор мог показаться странным и даже страшным разговором бесчувственных людей, так сухо и буднично они об этом говорили. Но Полина знала,

что им позволяет говорить так не бесчувственность, а совсем другое, то, что она давно уже чувствовала в себе и впервые почувствовала в отдельном от нее человеке.

Она взглянула на Немировского, и ей показалось, что она не в глаза ему смотрит, а в зеркало.

– У Зины с матерью две женщины из Ленинграда живут. Многих эвакуировали, – сказала Полина. – Вы уверены, что ваши погибли?

– Уверен, – ответил Немировский. – Соседка выжила. Она Белле глаза закрыла. Белла – это жена, – пояснил он. – А дочку Полиной звали, как вас. – Он помолчал и добавил: – Соседка сказала, что Белла ей до последней минуты сказки читала, дочке. Всю книгу уже не могла в руках удержать, на страницы разняла и читала. Я помню эту книгу, сказки Андерсена, огромная…

– Вы не нашли могилу?

– Нет могил. Всех хоронили в общей. Если вообще хоронили – в основном сжигали, говорят. И мне, знаете, последнее время одна мысль покоя не дает. – Он посмотрел Полине в глаза прямым взглядом. – Что, если это правда, что в день Страшного суда мертвые действительно должны встать во плоти? У евреев потому и не принято сжигать. Всегда я над родительской религиозностью подшучивал, а теперь вот сам… Никогда не знаешь, как эта кровь о себе в тебе напомнит.

– У Бога нет мертвых, Леонид Семенович, – сказала Полина.

Она уж точно не была религиозна. И мысль эта пришла ей в голову сама собою, из собственной жизни, а не из церковной проповеди.

– Наверное. Во всяком случае, хочется в это верить. Хотя вера у меня получается странная. Собирательная, я бы сказал.

– Как у всех умных людей.

– Спасибо вам, Полина Андреевна.

– За что?

– До сих пор я ни с кем не мог об этом говорить.

– Дело не во мне.

Она не кокетничала – действительно понимала, что дело не в ней и не в нем, а в том резонансе, который возник между ними по какой-то от них не зависящей воле.

Вернулась Зина, сказала, что комната в хорошем состоянии, кровать есть, подушки и постель она пока возьмет отсюда, из комнаты своей одноклассницы, на время отъезда которой и поселила сюда Полину, а потом из дому принесет, пусть Леонид Семенович не беспокоится, и надо еще чайник купить на барахолке… Зина была так взволнована, что Полина догадалась: она, наверное, услышала обрывок их разговора, сочла его слишком доверительным и забеспокоилась. Что ж, ревность – естественное чувство, и даже таким чистым девушкам, как Зина, оно присуще.

Если бы Полина хоть на мгновенье почувствовала, что Немировский нуждается в заботе и жалости, то даже не взглянула бы в его сторону; лучшего человека, чем Зина, ему бы в таком случае не найти. Но он нуждался только в забвении.

«Есть способы и получше, чем спирт», – подумала она.

Стоило разлить по кружкам последний спирт, как пришел Коля Чердынцев с самогоном и конфетами. Где уж он взял конфеты, которых по карточкам не выдавали, неизвестно. Заговорили о том, что когда-нибудь в Кирове сделают красивую гранитную набережную. На эти Зинины слова Коля лишь усмехнулся и сказал, что попытка заставить его верить в завтрашний день бессмысленна – он и в сегодняшний вечер не верит.