Волчицы из Машкуля

Дюма Александр

— Я иду за вами, не так ли?

— Подождите, я помогу вам.

— Ну вот, я взобрался! Господи, никогда бы не подумал, что надо так много знать, чтобы путешествовать по бездорожью!

— Ради Бога, не разговаривайте! Смотрите под ноги… Стойте! Вон на ту ветку вы можете наткнуться, сейчас я ее сломаю.

В ту секунду, когда граф нагнулся, чтобы выполнить свое обещание, он услышал за спиной приглушенный крик, а затем всплеск воды от упавшего в нее тела.

Он обернулся: Малыша Пьера не было видно.

Не теряя

ни секунды, Бонвиль бросился в воду, и счастье ему улыбнулось: еще не достав дна реки, глубина которой в этом месте была не меньше семи или восьми футов, он наткнулся рукой на ногу своего спутника.

Он ухватился за нее и, потеряв голову от охватившего его волнения и не думая о том, в какой неудобной позе находился человек, которого он спасал, за два энергичных движения руки достиг берега реки, оказавшейся, к счастью, не такой широкой, как глубокой.

Малыш Пьер не шевелился.

Бонвиль поднял его на руки, уложил на палую листву и, пытаясь с ним заговорить, звал его и тряс за плечи.

Однако Малыш Пьер молчал и не двигался.

От отчаяния граф Бонвиль начал рвать на себе волосы.

— О! Я виноват, я во всем виноват! — шептал он. — Бог меня наказывает за гордыню! Я слишком понадеялся на свои силы. А я отвечал за него. О! Боже мой! Я готов жизнь отдать за один его вздох, один выдох, одно дыхание!

Дуновение свежего ночного воздуха оказало на Малыша Пьера больше живительного воздействия, чем все жалобные стоны Бонвиля вместе взятые: не прошло и нескольких минут, как он открыл глаза и чихнул.

Отчаявшись и поклявшись себе не пережить человека, в чьей смерти он себя винил, Бонвиль вскрикнул от радости и упал на колени перед Малышом Пьером, а тот уже пришел в себя в такой степени, чтобы услышать последние слова молодого графа.

— Бонвиль, — произнес Малыш Пьер, — вы мне не сказали: «Да благословит вас Бог!» И теперь я схвачу насморк!

— Живая! Живая! — воскликнул Бонвиль, не знавший меры в излиянии чувств ни в радости, ни в горе.

— Да, живая, благодаря вам! Если бы кто-то другой был на вашем месте, я бы поклялась ему никогда не забывать об этой услуге.

— Боже мой! Но вы же вымокли!

— Да, мои башмаки полны воды. Бонвиль, она льется и льется из них самым неприятным образом.

— И нет костра, чтобы обогреться! И нельзя его развести!

— Ну, что ж, согреемся, когда будем идти. Я говорю во множественном числе, так как вы промокли не меньше, чем я, ведь вам пришлось окунуться уже в третий раз, к тому же вы искупались прямо в грязи!

— О! Не беспокойтесь обо мне. Вы можете идти?

— Кажется, смогу, если удастся вылить воду из башмаков.

Бонвиль помог Малышу Пьеру, чьи башмаки действительно были наполнены водой; взяв в руки его грубошерстную куртку, он выжал ее и снова накинул на плечи своему спутнику; закончив эти нехитрые операции, он сказал:

— А теперь скорее в Ла-Бенат!

— Хм! Бонвиль, —

заметил Малыш Пьер, — что же мы выиграли, желая удалиться как можно дальше от костра, ведь тепло его нам бы сейчас очень пригодилось?

— Но мы же не могли пойти на то, чтобы сдаться! — ответил в отчаянии Бонвиль.

— Ладно! Неужели вы приняли высказанную вслух мысль за упрек? О! Какой же у вас трудный характер!.. Ну, идемте же! С того мгновения, как я пошевелил ногами, мне кажется, что одежда на мне начинает высыхать, и мне становится так тепло, что не пройдет и десяти минут, как я вспотею.

Бонвиль совсем не нуждался в том, чтобы его подбадривали словами: он так спешил, что Малыш Пьер едва поспевал за ним и даже время от времени был вынужден напоминать графу, что у них не один и тот же шаг.

Однако Бонвиль все еще не пришел в себя от пережитого волнения, вызванного тем, что приключилось с его спутником; в конце концов он совсем потерял голову, и это печальное обстоятельство привело к тому, что в исхоженном им вдоль и поперек лесу он никак не мог найти дорогу.

Раз десять, выходя на правильный путь, он останавливался, чтобы оглядеться вокруг, и, покачав головой, снова и снова с каким-то яростным упорством продолжал идти.

Наконец Малыш Пьер, вынужденный ускорить шаг, чтобы нагнать Бонвиля, устремившегося вперед после очередного размышления о том, в какую сторону идти, спросил:

— Ну, что с вами, дорогой граф?

— Дело в том, что я достоин всяческого презрения, — ответил Бонвиль, — я был слишком уверен в том, что хорошо знаю эти места, и теперь… и теперь…

— И теперь мы заблудились?

— Боюсь, что да!

— А я в этом уверен: вот эту ветку я недавно сломал, когда мы здесь проходили, и теперь мы снова вернулись на это место. Вы видите, как я усвоил ваши уроки? — добавил с торжеством в голосе Малыш Пьер.

— А! — вскричал Бонвиль. — Я вижу, в чем моя ошибка.

— В чем же?

— Я вышел из воды на тот же берег, с какого мы начали переправу. Я был так взволнован, что не обратил на это внимания.

— И теперь можно сказать, что наш заплыв был совершенно напрасным, — сказал, рассмеявшись, Малыш Пьер.

— О! Прошу вас, сударыня, не смейтесь надо мной, — произнес Бонвиль, — от вашего смеха у меня разрывается сердце.

— Будь по-вашему, но когда я смеюсь, мне становится теплее.

— Так вам все еще холодно?

— Немного… но это еще не самое страшное.

— Что же еще?

— Вот уже целых полчаса, как вы не осмеливаетесь мне признаться в том, что мы заблудились, и вот уже целых полчаса, как я не решаюсь вам сказать, что ноги решительно отказываются мне служить.

— Что же теперь с нами будет?

— Неужели мне придется поменяться с вами ролями и подбодрить вас? Итак, совещание открыто. Какие будут мнения?

— Сегодня ночью мы не сможем дойти до Ла-Бената.