Волчий Сват
Шрифт:
В отличие от Клюхи, Мальвина свою тетку не боялась. Потому, очередной раз проходя мимо ее дома, она неожиданно предложила:
– Давай зайдем?
– Зачем? – Клюха настороженно, как петлю на зайца, поставил этот вопрос.
– Погреемся, а то я совсем заколела.
Клюхе не была свойственна сомнительная нерешительность, но тут он несколько подувял своей, пусть и не очень честной, самоуверенностью, подумалось, а что скажет Накось-Выкусь, когда он разденется и та увидит, что у Клюхи впаловатая грудь и, как у наездника, днюющего и ночующего
Словом, стеснялся он Сабину Эрастовну. Тем более что Мальвина, как ему казалось, пожилее выглядела рядом с ним, и можно было подумать, что она не на пять, а на целых десять лет старше его.
И Мутко, видимо, поняв его состояние, неожиданно предложила:
– Значит, так, отношения у нас с тобой сугубо официальные.
– Это какие же? – потребовал уточнения Клюха.
– Ты ко мне зашел по комсомольским делам.
– Ну и чего я должен буду делать?
– Я тебе дам Устав, и ты его в уголочке сядешь изучать. – Она чуть подзапнулась и добавила: – А там видать будет.
Незнакомый запах, которым шибануло из сенцев, поверг Клюху в предположение, что Накось-Выкусь поразвесила в коридоре вещи то ли после стирки, то ли после лежки на просушку. Потому так, считал он, могли пахнуть только заграничные шмутки.
Он – в потемках – даже протянул руку, чтобы убедиться, что не ошибся. Но пальцы ни на что не натолкнулись, а Мальвина, безошибочно ориентируясь, распахнула дверь, что вела в хату, и, подманив его со словами: «Иди скорей, а то дом выстудим», первой шагнула внутрь комнаты.
Клюха, заронив в душу развязинку, как искорку в сухотные дранки, попытался воспламенить в себе юношеское ухарство, которое так к лицу было тому же Перфишке и совершенно не шло пацанам помоложе; но был обрезан в своих поползновениях холодным взором ледниковых глаз Сабины Эрастовны.
– Здрасть, – промямлил он, сникнув.
Та преклонила голову, но ничего не ответила, и Клюха заметил, что она сидит за вязаньем и, видимо, как раз считает петли.
– Ну и завернуло! – по инерции проговорил он, имея в виду воскаленный до трескучести мороз. А Накось-Выкусь продолжала молча леденить его решимость.
И тут на выручку Клюхе пришла Мальвина.
– Мы немного позанимаемся, – сказала она.
И на это Сабина Эрастовна не ответила, хотя теперь, видел Клюха, что она ничего не считала, просто посверкивала спицами почти точно так же, как это делает велосипедное колесо.
– Раздевайся, – предложила Мальвина, взяла из его рук шапку и положила ее на стоявший в углу самовар.
Он содрал с себя пальто с такой неуклюжестью, словно оно пристыло к телу. Немного подумав, высмыкнул ноги и из чесанок. И только тут вспомнил, что один карпеток у него худой и пальцы, по словам – своей уже тетки, «гуляют, как пьяный и драный». Потому первое, что сделал Клюха, это вобрал внутрь карпеток пальцы и по-балериньи проследовал туда, куда указала ему Мутко.
Усадив его с какими-то бумажками и брошюрками действительно
– Либакова не заходила?
У Клюхи свилась в стружку душа. Ведь это же фамилия его учительницы Зои Прокоповны. Вот не хватало, чтобы она его тут увидела.
– А может, я пойду? – неуверенно произнес он, еще не освободив рук от бездумного шелестения тем, что она ему дала.
– Сиди уж! – выронила из себя Сабина Эрастовна и со злорадным усмехом добавила: – Только книжку кверху ногами не читай.
Клюха опустил глаза. Устав действительно в его руках был вверх тормашками.
Мальвина же тем временем, чуть приулыбив губы, лапала ладонями, видимо, очень горячую печь, отникая ими раньше, чем они могли взять тепло.
– Комсомолец обязан… – взнуздал себя полушепотом Клюха. И Сабина Эрастовна, как грязной стопой на только что вымытый пол, заступила в лоно их дешевого вымысла:
– Идите вон в горницу, – сказала, – там иконы нету. А тут Бога не гневите.
И Клюха заметил, что в переднем углу у них находится вислое распятье Иисуса Христа.
Он так же – по-балериньи – ринулся вослед за Мальвиной, когда Накось-Выкусь крикнула им вслед, видимо, обращаясь к племяннице:
– Ты ему там носки зашей, а то так калекой и останется.
Клюха никогда не думал, что стыд так может помидорить его лицо. А что оно покраснело, он увидел в зеркало, что, обрамленное деревянным вычуром, висело на противоположной стене.
И сейчас Клюха почувствовал себя бильярдным шаром, который капризный виртуозник Перфишка, – а именно он играл лучше всех, – загнал в лузу, откуда назад скользкобезгиблых путей уже нету.
– Ну давай, – просто подторопила Мальвина, – зашью.
– Только не говори, – опять, видимо, на своей жесткой ух-мыли, произнесла Сабина Эрастовна, – что тебе носок лось изжевал.
Нылость трехструйно ударила в душу. Во-первых, Накось-Выкусь, оказывается, знает, что он не хуторской, а кордонец; во-вторых, стало обидно за мать, что она сроду не следит за тем, пуговица ли у тебя отлетела, карпеток ли прохудился; потому кожушок, который он носит дома, держит запашку на тяголинках; а третье, и самое главное, защемило в груди от напоминания о Бельмаке.
Мальвина сама сдрючила с него карпеток, кинула ему под ноги облезлый воротник от старого пальто, и принялась, вздев в носок ложку, штопать.
– Комсомолец обязан… – вновь забубнил Клюха.
– Да брось! – махнула рукой Мальвина. – Все равно она нас «срисовала».
Изредка бросая взгляд на Мальвину, Клюха видел, как она акцентированно смотрела на себя в зеркало, и у него создавалось впечатление, что это ее возбуждало, потому как румянец, пробивающийся сквозь искусственную мазилку, то и дело высвечивал состояние, которым она жила на данный момент. Когда же он еще раз попытался начать читать Устав, Мальвина торжественно, словно это была награда, преподнесла ему карпеток и простецки посоветовала: