Волчий Сват
Шрифт:
– А ты один разок омолочься, – посоветовала ей Дарья Самсолова, которая вела снос девятому дитю. – Я до первака тоже была доской-доска. А сейчас…
Груди у Дашки были во такой необъятности, потому как-то подслеповатый уполномоченный, что приезжал табак внедрять, подумал, что эта гектарница на поле не сиськи, а зад ему показала.
Докторица же прописала Таньке массаж, чем вызвала смех в зале.
– Тут у нас мастаков хучь отбавляй! – сказала та же Дарья Самсолова. – Только они после третьего лапа под подол лезут.
Таньку отличало от Вераки
Сам же Николай «оскоромился» на первом курсе. С Машей Фандеевой. Была такая у них, ломкая в моклаках, белокурочка. Все глазками туда-сюда полупливала. Глянула она пару раз и в его сторону. И когда он, видимо, чуть примагнитил ее своим ответным вниманием, вечером уже терлась о его плечо, на ходу сочиняя, какая она всеми забытая и разнесчастная.
Все остальное случилось в банальной последовательности. Сперва небольшое сопротивление. Потом наигранная отрешенность, будто он ее взял силой.
– Ой! – пришептывала она, когда он вовсю делал то, что только теоретически знал. – Не веришь, ты у меня первый!
Он слюняво улыбался ей в плечо и отшептывался, что верит, потому как уже уверился, что это не так.
Угрюмое же ожесточение пришло сразу после того, как спала гоночная устремленность, и он тут же захотел залепить Маше по роже. Чтобы не брехала. Но раздумал. И расстались они самым мирным образом. Даже условились назавтра встретиться. Фандеева намекнула, зачем. Чтобы он удвоил свое старание. А то все уж больно по-заячьи мимолетно произошло.
Но на второй день ни он, ни она на свиданье не явились.
Потом были и другие. И вскоре Николай уже выработал какой-то свой стиль поведения. Например, он не признавал тонких чувств; но и откровенный цинизм не был ему по душе; потому те, с кем он делил или длил утехи, были им весьма довольны, ибо в нем не было ничего непонятного, что могло запасть в душу, чтобы – со временем – вызвать сердечную боль и страдания.
И еще – он умел так откровенно чуждаться всех, что казался беззащитно-забитым, почти сросшимся с той серостью, что его окружала. Потому находились те, что спешили его утешить или на полной бескорыстности – приголубить, что ли. С одной из таких девах, – а звали ее Роза, и фамилия у нее тоже была «рычащая» – Ринская, он и схлестнул на несколько лет свою судьбу.
А началось все с того, что – на какой-то не очень интересной лекции – она прислала ему писульку, что хотела бы с ним встретиться для разминки темперамента. Николай притворился донцем, и черкнул на обороте того же листка, что понятия не имеет, на что она намекает. Отсылку записки он поручил Маше Фандеевой, в надежде, что та взревнует и получится что-либо интересное хотя бы в этом плане.
Но Маша записку передала безо всяких эмоций, и Николай понял, что придется пасть жертвой собственной игручести.
Он подождал
В ту ночь они долго бродили по берегу Волги, наблюдая, как в воде, ломанные невидимой струйностью, вспыхивали и погасали звезды.
О себе она рассказала не очень много. Но намекнула, ухаживатели у нее были, и один даже собирался немедленно, по-пожарному, жениться. Только она с этим делом не спешит не потому, что ждет особой, испепеляющей сердце любви. Наоборот, в выборе того, кто станет, по-казенному говоря, спутником жизни, нужны трезвость и, хоть малая мера, но предвидения, что же из этого выйдет в дальнейшие времена.
Неожиданно они зашли в дебри, которые – днем – Николай здесь сроду не видел. Деревья тут – по верху – побратались кронами, образовав глубокий, словно бездонный колодец, прогал.
В этом укромье они первый раз поцеловались.
И это у Розы получилось деловито-сосредоточенно, с той долей порывистости, с которой она растворила свои поступки. Причем Николай заметил, что и в неподвижности ее было что-то энергичное, готовое раскрепоститься в любой миг, не дававшее возможности предвидеть все, что произойдет в следующую минуту.
Потому дальше поцелуя дело не пошло.
А ведь он ожидал, что взрыв любви, который учинит его красноречие, потрясет ее мгновенно. Или почти мгновенно. В те секунды, пока будет гореть бикфордов шнур ее сомнений.
Удивление нарасло после того, как он заметил, что она не держит дистанцию, а он не приближается к ней, словно парализованный.
И в дальнейшем она не обмирала от его прикосновений, казалось, они попросту ее не трогают. А когда он однажды, по исконной деревенской привычке обратал ладонями ее груди, не высвобождаясь из этой гробастости, спросила:
– Неужели моя доступность достойна только грубости?
От нее он узнал, что еще в Древнем Риме народ «объелся» разного рода пресыщениями, творимыми мужчинами и женщинами. Были и однополые связи; и Николай впервые услышал о лесбиянстве, так как о педерастах уже имел кое-какое понятие; удивился он, что и менет тоже там был чуть ли не на первом месте, да и проституция в целом.
– Так что открытий, – заключила Роза, – никто никаких не делает. Это по генам людей ползет прошлая мерзость. И я считаю их явно ненормальными, психически свихнутыми.
Вот почему, чаще как брат и сестра, бродили они подолгу по городу, а то и по его окрестьям, и она, как цветы в гербарий, все клала и клала в его сознание то, что он или не знал, или не воспринимал серьезно.
Она решительно изживала из него легкость малограмотного человека.
– Нельзя кичиться своим невежеством, – назидала Роза.
Однажды они, как сказали бы в их хуторе, «тыканулись, как споткнулись». Было это на пляже. Когда он исподволь рассматривал прыщавость ее голого тела.