Волчий Сват
Шрифт:
– Это я, – сказал, – плату с Клюхи беру за то, что он, – Перфишка кивнул на куст, – все почки с лозины пообъел.
– Во-первых, – назидательно начала Марина, – он не Клюха, а Коля, а во-вторых, это не лоза, как вы утверждаете, а акация. – И она уточнила: – Причем желтая.
– Ай! Ай! Ай! – зазловредствовал Перфишка. – За желтую надо бы взять больше.
Он высмыкнулся поперед Клюхи и дурашливо вопросил:
– Разрешите доложить?
Марина всхохотнула.
– Так вот, во-первых, о том, что он Колька, знает только старый ворчун паспорт. Погоди,
Марина поглядела на Перфишку с интересом.
– А Клюха, – продолжил он, – это его подпольная кликуха. Когда он в семнадцатом годе бил своих, чтобы чужие боялись.
Первое желание, которое подмыло Клюху при этих словах Перфишки, – это врезать ему в его поганую харю, чтобы не позорил при девке. Но потом, поняв, что вряд ли подобный поступок одобрит Марина, поостыл, решив, что все равно сведет счеты с Мордяком.
– Мальчики! – вдруг совсем по-свойски предложила Марина. – А может, нам сходить на Волгу? Там вот-вот начнется ледоход. Как я люблю глядеть стор, как выражается мой родитель. – Она лукаво глянула на Клюху: – Кстати, это слово он позаимствовал у твоего отца.
– Ежели сказать по-итальянски, – воскликнул Перфишка. – То – суперечки нема!
– А ты пойдешь с нами? – спросила Марина Клюху. И у него закаменела подвздошность. Значит, юля глазами, они безмолвно договорились на уединенную встречу. А он при них, так сказать, пришей-пристебай. И, вертанувшись на месте, Клюха молча зашагал прочь.
3
У него еще никогда в жизни не было в душе такого саднения. Кажется, вместе с душой начинали болеть и зубы или что-то еще подскульное, может, какая желёзка, которая вырабатывает слезы. И они – почти ручьево – текли по его щекам.
Первым поползновением было немедленно уехать. Неважно куда. Только бы не видеть вместе Марину и Перфишку. Но удержительной мыслью была другая: кто же тогда расскажет Марине всю правду о Мордяке. Ведь если бы она знала…
Он сам не понял как, но поворотил вослед за ними. Видел, как, взявшись за руки, они сбежали не по лестнице, а по извилистой, склянками меченной тропинке и оказались у Волги как раз в тот момент, когда, разломисто ухнув, по ней, сперва медленно, как проснувшийся медведь, а потом все шустрее, словно отогревшаяся на солнце ящерица, поскользили льдины.
Марина что-то говорила Мордяку, то и дело прикладывала свою голову к его плечу, и Клюхе казалось, что сердце вот-вот вылетит из его груди.
И в этот самый момент он увидел, как собачонка, которая вырывалась из рук стоящего с ними рядом старичка, неожиданно обрела свободу и, прежде чем он сумел ее схватить, оттолкнувшись, вспрыгнула на проплывающую рядом льдину.
– Зося, назад! – завопил старичок, повторяя движение, которое позволило собачонке оказаться на льдине, а в его исполнении вызывающее только снисходительную улыбку у тех, кто это видел. Он конечно же не мог так же легко вспрыгнуть на льдину.
Клюхе
– Зося! Зося! Зося! – полоумно звал старик.
И тут к его зову пристали еще два голоса:
– Коля! – кричала Марина.
– Клюха! – вторил ей Перфишка.
Изловчившись, он вспрыгнул на ту льдину, на которой находилась собачонка. А она, воспользовавшись тем, что та проплывала совсем близко, переметнулась на другую, уже дальше от берега плывущую льдину.
И Клюха последовал за нею. С той разницей, что ему пришлось прыгать намного дальше, чем ей, потому как, столкнувшись, льдины стремительно стали расходиться. Теперь от берега они находились уже метров за тридцать.
– Кутя! Кутя! – позвал Клюха собачонку, протягивая к ней руки.
Но та решительно увернулась и, добежав до края льдины, прыгнула на следующую. И опять на ту, что уводила от берега.
А вокруг шло стозвонство и тресево, в котором едва угадывались три голоса, два, звавшие его, и один, окликавший собачонку.
И Клюхой овладел азарт. Ему хотелось во что бы то ни стало поймать собачонку и притаранить ее на берег. Чем не только утешить старичка, но и показать Марине, какой он смелый и благородный, не в пример Мордяку, который кроме «клюханья» ничего не сделал, чтобы спасти их обоих.
Тыкнувшись в крошево, в которое превратилась льдинка, нечаянно бузнувшаяся об их чуть ли не айсбергный сколок, собачонка – сама, – восскулив, кинулась к ногам Клюхи и, дрожа, позволила взять себя на руки.
А на берегу на тот час собралось уймище народу. Все со скоростью течения шли за льдиной, на которой плыли Клюха и собачонка. А чистая вода между ними и берегом все расширялась и расширялась.
И тут Клюха увидел пожарную машину. Она стремительно приближалась к тому месту, где стояла толпа, и, тревожно гуднув, остановилась у самой кромки воды.
Выскочившие из ее чрева пожарные высмыкнули откуда-то стычные лестницы и, соединив их друг с другом, попытались достать до льдины, на которой плыл Клюха с дрожащей и взвизгивающей у него на руках собачонкой.
Когда третья попытка не увенчалась тем, что от нее ждали, на лестницу с веревкой, обвязанной вокруг тела, ступил пожарный и на четвереньках стал подбираться к самому краю, то и дело уходящей концом под воду, стремянки.
А льдина, неожиданно столкнувшись с такой же тяжелой, как сама, изменила направление и стремительно стала удаляться от берега. И тогда пожарный кинулся в воду.
В несколько гребков он оказался рядом с Клюхой. Но Колька боялся подойти к краю льдины, чтобы взять у него веревку, которую тот ему совал. Ноги были настольно непослушны, что, казалось, не было таких сил, которые заставили бы его сдвинуться с места.
Но он ошибся. Такая сила была. И крылась она в вопле Марины:
– Коля! Бери скорей веревку!