Вольфсберг-373
Шрифт:
Большим ударом для многих был перевод капитана Рааба. Он сообщил мне письмом из Вены, что срочно уезжает в Англию и свои заботы о нас передает квэйкерше Ханне Стандтон, шефу «Уэллфэр оффиса», лагеря для Д. П. в Клагенфур те, носившего название Вайдмансдорф «Б».
В женском блоке к осени остались только очень большие партийки, когда-то занимавшие высокие должности, и иностранки. Партиек часто вызывали к австрийскому инспектору, и он сообщил им, что со дня на день ожидается их отправка в тюрьму г. Вольфсберга, откуда они будут доставлены на суд.
Пришел
Накануне меня вызвал к себе австрийский инспектор. Сухой, длинный, с лицом сурового аскета и с деревянным, монотонным голосом, он долго расспрашивал меня о моем прошлом, деловито, без симпатии или неприязни. Перед ним лежала пачка бумаг, которые он перелистывал и делал какие-то отметки.
— Что меня ожидает? — спросила я в конце «интервью».
— Ответить трудно. Причина этому очень проста: вы не сделали никакого преступления против Австрии. Вы не принадлежали к партии. Югославия больше не предъявляет на вас прав. Границу вы перешли легально, т. е. с частями, сдававшимися в плен… Нам, австрийским властям, вообще непонятно, почему вы попали в Вольфсберг.
— Другими словами…
— Другими словами, мы ищем возможность убрать вас из лагеря.
Этот разговор оставил какое-то сумбурное впечатление в моей голове. Как так «ищут возможность»? Может быть, не возможность, а оправдание, почему меня не выпустили из тюрьмы в Фельдкирхене или из «сквозного» лагеря Эбенталь.
Вечером в инвалидную мастерскую зашел капитан Марш. Он долго рассматривал работы, взял себе пару собачек из черного бархата, отрезков чьей-то народной австрийской кофточки, и любовался тарелкой с югославским гербом, резной работой однорукого инвалида Рудольфа Шеммеля, сделанной мне в подарок. Как бы между прочим, он спросил меня, переписываюсь ли я с моими «лагерными дочерьми», и что мне пишет Гретл Мак. Я не придала этому никакого значения. Марш часто интересовался дальнейшей судьбой отпущенных на свободу женщин, которые регулярно писали в лагерь.
Посещения заключенных продолжались, но бывшие вольфсберговцы не имели права навещать оставшихся.
На следующее утро, как обычно, я пошла в мастерскую. Раздав работу, я присела рядом с Ханзи Г. и стала диктовать ему отрывок из книги, следя внимательно за его пальцами, не всегда попадавшими на правильные клавиши машинки. Часов около одиннадцати в мастерскую ворвался синеглазый капрал Джимми.
— Блонди! Беги в твой барак! Там что-то происходит.
В бараке действительно что-то происходило. Во дворе стояли все женщины. Их построил Эдди, заменявший у нас уже ушедшего из армии Джока Торбетта.
— В чем дело? — спросила я настороженно.
— Сейчас придет капитан Марш
Появились Марш и австрийский инспектор. Стали читать список. Все «фрауэншафт», т. е. высокие партийки, которым предстоял суд. И вдруг — мое имя!
У меня перехватило дыхание. Почему я? Почему я с партийками? А что с моими инвалидами, с мастерской?
Как это ни странно — я не обрадовалась. Наоборот, у меня сжалось сердце. Куда меня шлют?
— Собрать вещи в течение получаса! — коротко приказал Марш. — Сейчас подойдет машина.
— Кэпт'н! — сказала я неожиданно для самой себя. — Я не хочу покинуть лагерь!
— Вас никто не спрашивает о вашем желании! — резко, вместо Марша, ответил инспектор.
— Почему? — спросил меня Марш.
— Я… я не хочу покидать инвалидов. Почему я пойду на свободу, а эти несчастные останутся здесь?
— Инвалиды тоже будут отпущены или переведены на положение подсудимых. В лагерь никто не попал по своему желанию и по своему желанию не может в нем остаться. Марш — марш! Бегом идите собирать свое барахло.
— Можно мне проститься с инвалидами?
— Их выведут к автомобилю.
Голова шла кругом. Хотелось плакать. Как ни страшна была жизнь в лагере, что я в нем ни пережила вместе с другими заключенными, но меня пугала неизвестность.
Партийки были быстро готовы. Их вещички были сложены в «рюкзаки» или чемоданчики. Теперь хлопотали вокруг меня. Не могла же я выйти из лагеря в штанах, в форме!
Кто-то протянул мне красную юбку от национального австрийского костюма, кто-то дал блузку и синий передник. Чья-то рука уже протягивала безрукавку. На ноги — полуботинки изделия Андрея Ноча из инвалидной мастерской. Все мое барахло воткнули в мой рюкзак, разные лагерные воспоминания и изделия инвалидов просто завязали в кусок рваного лагерного одеяла.
— Антретен! — раздался голос Марша (постройтесь!).
Вышли перед барак. Перед моими глазами и сегодня встает пустынный, мало населенный лагерь, забитые блоки, ветер, кружащий воронки черной пыли и приносящий нам запах высохшей, горькой полыни. Вдалеке очертания «Волчьей горы», на которой возвышался знакомый силуэт замка Вольфсберг и контур церкви…
Небольшой грузовик. Рядом с шофером — солдат с автоматом; два капрала, тоже с автоматами. Один из них — синеглазый Джимми. Он подмигнул мне, улыбаясь во все лицо.
Из инвалидной мастерской капитан Марш вывел всех моих питомцев. Им разрешено было подойти к грузовику вплотную.
Объятия. Поцелуи. Крепкие пожатия рук. Слезы на глазах у всех. Мне в руки суют какие-то подарочки. Кто-то из инвалидов быстро передает сто шиллингов. Целое богатство!
Вдали, в конце аллеи, высыпали все заключенные. Оттуда тоже крики, махание рук, пожелания…
Одна за другой в грузовик входят женщины. Главным образом, очень пожилые. Они знают, что их ждет: тюрьма, суд и окончательное решение. Они все же у себя дома, в своей Австрии. У них есть связи, знакомства. Все это — дамы из общества. Многие — титулованные.