Вольфсберг-373
Шрифт:
Глядя на них, я вспомнила те дни в соседней с «С. П.» мастерской, когда мне Пауль Вюст сообщил о том, что неровен час, не то четник зарежет усташей, не то они задушат его ночью. Передо мной сидели теперь три родных брата.
В эту ночь я узнала историю их побега, в котором главную роль играли клещи-кусачки и ножницы, оставшиеся после истории с доской в «Специальном Загоне».
Бежать из лагеря и быть опять гонимыми животными, не зная немецкого языка, не имея ни денег ни документов, им не хотелось. Сдружившись, объединенные общим несчастьем, они часто говорили о том, что лучше уж дождаться момента, когда перед ними законным образом откроются ворота «С. П.». Казалось, что все выдачи прошли, не коснувшись их троих. Давно уже увезли и выдали хорватских офицеров. Все реже появлялся капитан Кеннеди на их горизонте.
Думалось, что все теперь — лишь вопрос времени, но внезапно из «С. П.» забрали
Уже в течение месяцев был сконструирован план побега. Место — ограда, смотрящая на барак лазарета, теперь почти опустевший. По ночам, в безлунье, иной раз в дождь, эти парни поочередно выползали из барака, стараясь избежать чьего бы то ни было внимания, и резали спирали проволоки, каждый раз складывая ее так, чтобы никто не заметил следов прокладывания дороги. Когда проволока была вся перерезана, пришла очередь доскам. С большим риском удалось вытянуть заржавелые громадные гвозди, обрезать их кусачками и головки с небольшими кусками стержня опять вставить в дыры. Первый этап был закончен. В случае побега нужно было разгрести перерезанную проволоку, оторвать доску, выползти на дорогу, лежащую между оградой «С. П.» и лазаретом, перебежать ее и буквально под самой наблюдательной вышкой перерезать четыре ряда проволочной ограды, между которой лежали спиральные мотки колючих заграждений, и, перепрыгнув ров, выскочить на поле, ведшее к свободе.
Все это нужно было делать бесстрашно, беззвучно, без промедления и остановок. Сколько раз в мыслях они проделывали этот путь! Сколько раз, идя в лазарет, куда стремились попасть при любом случае, они глазами меряли расстояние, проверяли все возможности…
После допроса у Кеннеди, в их умах укрепилась мысль, что спасение лежит только в побеге. Иначе — путь поведет их по следам трех егерей: Югославия, и там смерть или каторга, полная мучений.
Дальше откладывать было невозможно. Первая дождливая темная ночь — и три новых друга осторожно покинули барак, стараясь не будить спящих соседей. Быстро разобрали они руками заранее порезанную проволоку. Легко отскочила доска. На животах, один за другим, они, как змеи, выползли на дорожку между оградой «С. П.» и лазаретом и… замерли. Тускло, через косые потоки дождя, светили фонари на высоких столбах. На вышке не видно силуэта часового, не светил рефлектор, не блуждал вокруг его бдительный луч. Слышно было только, как солдат наверху, очевидно, присев на корточки, прячась от дождя, тихо насвистывал какую-то модную песенку. Разве он мог думать, что в почти опустевшем лагере, да еще в такую непогоду, кто-то пустится в авантюру бегства?
Припав всем телом к земле, беззвучно, по лужам ползли три тени. Добрались под вышку и осторожно стали кусачками и ножницами резать проволоку, Щелк-щелк-щелк… Слышно ли там, наверху? Им казалось, что это щелканье раздается громче выстрела. Руки были в кровь исколоты ржавыми колючками. Кто на это обращал внимание? Резали и продвигались вперед, а наверху раздавалась, временами заглушаемая порывами ветра и дождя, песенка о том, как влюбленные танцуют «Чик ту чик» — щека к щеке.
Впереди ползли усташи. Душан замыкал шествие. Наверху раздался стук подкованных сапог. Вспыхнул рефлектор, но его луч ощупал только лагерь и потух. Этот момент нужно было использовать, и быстро-быстро, в четыре руки, были перерезаны последние клубки проволоки, затем их горизонтальные паутины, и путь к свободе был открыт. Рывком перекинувшись через ров, бросился вперед Влахо, за ним Милош и последним Душан. Часовой услышал движение, быстро зажег рефлектор, и в его луче показались две убегающие фигуры. Раздался крик: — Братья! Бегите, а я погиб… Это Душан запутался в острых щупальцах перерезанных проволок, впившихся в его одежду. И вот в этот момент та дружба, которая соединила двух усташей и четника, такое несоединимое, как вода и масло, претворилась в жизнь. Первый повернулся Влахо и, несмотря на то, что уже свистели пули, и стрекотал пулемет, побежал к четнику, крича, что есть голоса: — Не бойся, Душко! Если гибнуть, так вместе…
Повернулся и побежал обратно и Милош, и в этот момент что-то странное произошло на вышке: потух рефлектор, а пулеметная очередь ударила по двум ближайшим фонарям. Весь этот угол лагеря потонул во мраке.
Усташи выпростали Душана из проволок и, в потоках все усиливающегося дождя, сами не веря своему счастью, косыми скачками, как зайцы, побежали по полю…
— Мы шли всю ночь. Шли вдоль шоссе,
— Как вы меня нашли?
— Да твоя «мисс», эта самая «квакуша» (квэйкерша), раз посетила «С. П.». Пустил ее Марш. Мы ее и спросили, где ты. В Клагенфурте, говорит, в лагере Вайдмансдорф «Б». Выйдете на свободу — навестите ее, она будет радоваться! Мы и запомнили…
Я переночевала у Катицы в ее комнате. В моей, крепким сном, запертые на ключ, спали беглецы.
На следующее утро в бараке у власовцев, тоже живших в нашем лагере, я достала кое-какое барахло, штаны, английские рубахи, которые выдавались в лагере, обувь и что-то вроде парусиновых бушлатов. В полдень у Гретл Мак я получила сало, хлеб и другую еду для предстоящего беглецам пути. Кое-какие деньги были у меня, кое-какие я собрала. К вечеру ко мне привели проводника, словенца Михо, навострившегося проводить людей из английской зоны в американскую. За это брались большие деньги, но, узнав, что вопрос идет о земляках, Михо согласился вести их даром. Важно было попасть в Бекштейн, куда стремились беглецы, по другую сторону Мальницкого туннеля. Там можно было спокойно сесть в поезд и ехать.
— Куда? — спросила я в тревоге, волнуясь за дальнейшую судьбу моих «гостей».
— В лагерь Астен, — ответил Душан. — Там мой отец и два брата.
— Но лагерь Астен — четнический лагерь… Туда не примут усташей…
— Еще как примут! Я им всем скажу, что было той ночью, когда мы бежали из Вольфсберга. Милош и Влахо мне больше, чем братья. Мы теперь связаны на всю жизнь.
Душко угадал. Усташи были приняты в четнический лагерь. Впоследствии три друга вместе уехали в Южную Америку.
…Я опять смотрю на пожелтевший лист бумаги с нарисованным на нем югославским гербом и трехцветной лентой, на которой написано «Счастливого нового года!» и стоят подписи югославян из «С. П.», тех, которых я отчитывала за вражду, через щель отодвинутой доски: — Помните, что мы все варимся в одном котле, всем нам угрожает одна и та же судьба. Сейчас нет четников, усташей и егерей. Есть только братья югославяне…
Позже меня навестил синеглазый Джимми, молодой веселый капрал из Вольфсберговской стражи. Был в отпуску в Клагенфурте и вспомнил обо мне. От него я узнала, что в ночь бегства трех югославян, на вышке стоял рыженький Эдди. Когда он заметил бегущих, он открыл по ним огонь, но, когда бегущие вернулись под пули, для того, чтобы спасти запутавшегося в проволоке друга — этот поступок потряс его простую солдатскую душу. Вместо того, чтобы стрелять по ним, он поднял хобот пулемета и пустил очередь по фонарям…
— Что же ему за это было?
— А, никс! Ничего. Он соврал, что поскользнулся на мокром полу вышки и упал, не выпуская пулемета из рук, и потому очередь пошла вверх по фонарям. Пока выбежали солдаты из бараков и подняли тревогу, ваши земляки уже давно исчезли в темноте. Ни «Кинг-конга» (Кеннеди) ни Марша не было в лагере в ту ночь. Некому было организовать погоню… Так и сошло Эдди с рук. Остался месяц без отпуска. Это все!
…Почти до самых последних дней существования концентрационного лагеря «373» я не теряла связи с ним. Почему он тянул свои дни, кому он был нужен, в то время, когда весь контингент заключенных составлял какую-нибудь сотню, затем 60 человек, среди которых были три женщины: одна хорватка, имевшая отношение к правительству Анте Павелича, латышка — портниха из Риги, и сербка, никогда не рассказывавшая своим «сосидельцам» о причине ее ареста — об этом могли бы сказать власти, но они молчали и оттягивали ликвидацию Вольфсберга.
Все заключенные были сконцентрированы в одном бараке, в лазарете. Когда-то тщательно и ежедневно подметаемый лагерь напоминал теперь собой серое, пыльное привидение, и там все еще сидел майор Г. Г.
Меня надоумили написать прошение в Вену, в главную военную квартиру англичан. Я не являлась родственницей майоpa Г. Г., но хотелось надеяться, что кто-то; где-то поймет ту солдатскую связь, которая спаяла наши судьбы. Письмо мне на английский язык перевел капитан Бергер, комендант лагеря Ди-Пи. Ответ пришел очень-быстро. Старая, знакомая фраза: «Майор Г. Г. будет выпущен своевременно или несколько позже, так как его невиновность и непричастность к каким-либо военным преступлениям установлены».