Волгины
Шрифт:
— В их село ветер золу с фронта уже доносит, — вмешался Дудников, — Видно, невесело у них, товарищ комиссар.
В дзоте водворилось угрюмое молчание.
«Они ничего больше мне не скажут, но они страдают так же, как и я, — подумал Алексей. — Есть переживания, о которых нелегко рассказать даже самому близкому человеку. Мне было горько оставить могилу Кати. Каково же Хижняку оставлять у врага близких живых людей?»
Он придвинулся к Миколе, в потемках нащупал его плечо.
— Вот что, Микола, — заговорил
Голос Алексея звучал так подкупающе тепло, что Микола сразу же был растроган. Он долго что-то ворочался, потом сказал:
— Товарищ комиссар… у менэ ж там батько, та маты, та браты, та жинка… И треба мне распланувать, хоть слово им сказать, шо и як робыть. Може, я их так улаштую, шо снимуться воны с корня та и пидут со мною. И Настю с собой заберу. Вона така у менэ бидова да гарна, товарищ комиссар, шо мне ее нияк не можно фашистам оставлять на измывание. Батько и маты таки, шо далеко не пидут, а жинка нехай вступае в Красную Армию, як военфельдшер наш Нина…
— Хорошая мысль, Микола, — одобрил Алексей. — Так мы и порешим все на месте. Ладно?
Иван Дудников только удовлетворенно покрякивал и вставлял не совсем определенные замечания:
— Ну, вот… А ты хныкать начал… С нашим комиссаром не пропадешь…
Алексей зажег фонарик, достал из сумки карту; расправив на коленях, осветил ее.
— Как село-то называется?
Микола назвал. Оба пулеметчика склонились над картой.
— Да, это сорок пять километров отсюда, — немного погодя сказал Алексей. — Видишь, Микола, вот оно. Вот это наша дорога, которую мы прикрываем. Вот город Щорс, вот Короп, а вот твое село. И дорога эта идет через него на Москву.
— На Москву! — словно эхо, разом откликнулись Дудников и Микола.
— Да, на Москву. Вот же она, — ткнул Алексей пальцем в красную звездочку с расходящимися от нее, как лучи, линиями железных дорог. — Конечно, до Москвы еще далеко, ко вот эта самая дорога выходит сначала на Брянскую, потом на Смоленскую и Московскую. Вот здесь — мы, а вот — Москва.
Микола и Иван с сосредоточенным видом разглядывали карту. Открытие, что их батальон тоже стоял на путях к столице, казалось, сильно встревожило и поразило их. Они никогда над этим не задумывались.
В дзоте стало тихо, и было слышно, как где-то далеко рассыпалась заглушенная пулеметная дробь. Алексей свернул карту, погасил фонарик, все опять закурили и курили долго, молча, изредка тяжело вздыхая.
— Село-то село, — повторил Дудников, — да за селом, выходит, весь Советский Союз.
И, помолчав, дотянул окурок, добавил:
— Вот и получается — на метр отступил, как будто незаметно, а к Москве все ближе.
— Видишь, Микола, какое важное твое село, — сказал Алексей.
— Ежели прикажут, то зубами будем
— И от меня, товарищ комиссар, — откликнулся Хижняк повеселевшим голосом.
— Что вы, ребята? Это лишнее, — смутился Алексей. — Пойду я, — сказал он и встал. — Так вот, друзья, предстоит нам большой бой. Через час-два, а может быть, ранним утречком. Надо быть начеку.
— Есть, товарищ комиссар! — в один голос ответили Дудников и Микола.
Вылезая из дзота, Алексей оглянулся. Дудников стоял у амбразуры. Лицо его было озарено ракетной вспышкой. Как два рысьих зрачка, на мгновение вспыхнули его глаза. Послышалось металлическое щелканье. Дудников пробовал пулеметный замок, подавая в магазин ленту.
Уставший за время обхода позиций батальона, Алексей вошел в штабную землянку.
Навстречу ему поднялся с патронного ящика капитан Гармаш.
— Ну вот, — сказал он и замолчал.
— Что «ну вот», капитан? — спросил Алексей, полный какого-то необъяснимо теплого чувства после беседы с пулеметчиками.
— Завтра драться на этом рубеже уже не придется. Вот что.
Алексей снял автомат, но тут же снова надел на шею ремень, испытующе посмотрел на капитана.
— Почему? — голос его прозвучал резко.
— Немецкие танки прорвались в тыл на стыке двух дивизий и соединились в Сверчевке. Только что звонили из штаба полка.
Алексей присел на патронный ящик. В землянке стало очень тихо.
Саша Мелентьев, выпятив губу, как прилежный ученик, выписывающий палочки, свесив на лоб светлую прядь растрепанных волос, что-то прикидывал на карте целлулоидной линейкой.
Цветастый абажур лампы, которую связной Фильков достал где-то в городе и таскал вместе со штабным имуществом, как святыню, бросал на карту теплые блики. Фильков лежал прямо на земляном полу, положив голову на противогаз, выставив из-под шинели изрядно потрепанные солдатские ботинки.
Сонный связист держал у уха телефонную трубку, но, казалось ничего не слышал, а только монотонно повторял позывные. Глаза его ничего не выражали и были как стеклянные.
Гармаш тыкал коричневым от махорки пальцем в карту-двухверстку, зло шептал Алексею:
— Через час выступаем и двигаемся на Сверчевку. Наш батальон бьет вот сюда. Мы отвлекаем внимание противника от главного направления, первый и второй батальоны пробивают брешь, мы заворачиваем немецкий фланг, держимся, пока не пройдет вся дивизия, и уходим последними…