Волхв
Шрифт:
Но тень ее не мелькнула в ответ за школьной оградой. Я в гневе обернулся. Барба Василий, хромая, спешил ко мне от учительского корпуса.
— Где же она?
Он лет пятьсот возился со щеколдой боковой калитки. Наконец мы вышли на улицу. Старик махнул рукой в сторону, противоположную деревне.
— Туда пошла?
— Вроде.
Я кожей ощутил очередной подвох. Улыбался дед как-то странно; предгрозовая ночь, безлюдная дорога… а впрочем, будь что будет, лишь бы что-нибудь.
— Барба, вы мне свой ключ не дадите?
Но он отдернул руку, отправился в сторожку разыскивать запасной.
Заспешил по дороге параллельно морю. Восточный небосклон прорезала молния. Ярдов через семьдесят — восемьдесят стена поворачивала под прямым углом. Наверно, Жюли там, за ее выступом. Ни души. До конца проселка оставалось не более четверти мили; за школьной оградой он чуть забирал в глубь острова, утыкался в пересохший ручей. Через русло ручья был перекинут мостик, а ярдах в ста левее и выше по течению виднелась одна из бесчисленных местных часовен; от дороги туда вела тропа, обсаженная стройными кипарисами. Луна едва выглядывала из-за клубящейся в вышине тучи, тускло, как на картинах Палмера [96] , освещая ландшафт. У моста я в нерешительности замедлил шаг: идти дальше или повернуть к деревне? Именно туда Жюли, скорей всего, и направилась. Но тут она окликнула меня.
96
Сэмюэл Палмер — художник-пейзажист, ученик Уильяма Блейка, типичный представитель английского романтизма.
Голос ее доносился из глубины кипарисовой аллеи. Я поспешил к часовне. На полпути слева кто-то зашевелился. Жюли стояла в десяти шагах от меня, меж двух неохватных стволов. Темное летнее полупальто, косынка, брюки, кофточка, в темноте угольно-черная; мерцающий овал лица. Уже открыв рот, я почуял в том, как она стояла, выжидательно засунув руки в карманы, нечто чуждое.
— Жюли?
— Это я. Джун. Слава богу, явились.
Я подошел ближе.
— Где Жюли?
Окинув меня долгим взглядом, театрально ссутулилась.
— А мне казалось, вы просекли.
— Что просек?
— Что происходит. — Вскинула глаза. — Между нею и Морисом.
Я не ответил, и она вновь опустила голову.
— За кого вы меня держите, черт подери? — Она промолчала. — Вся эта комедия с любовницей миллионера давным-давно накрылась, к вашему сведению.
Покачала головой.
— Я не то имела в виду. Просто она… его орудие. Эротика тут ни при чем.
Глядя на ее склоненное чело, я принял решение. Сейчас развернусь, отправлюсь обратно в школу, к себе в комнату, к письменному столу, к непроверенным сочинениям; фабула домашнего спектакля, как и положено, описала замкнутый круг. По сути, об этой девушке мне сегодня известно не больше, чем в тот вечер, когда я впервые увидел с террасы Бурани ее скользящую сквозь мрак нагую фигуру. И все же вернуться в школу я не в силах, как камень не в силах вернуться в бросившую его ладонь.
— Ну, допустим. А вы тогда что тут забыли?
— Я подумала — так нечестно.
— Что нечестно?
Взглянула на меня.
— Все было подстроено заранее. Что ее от
— А этот ваш визит разве не подстроен?
Задумчиво уставилась во тьму над моим плечом.
— Не удивительно, что вы не верите.
— Вы так и не ответили, где Жюли.
— С Морисом. В Афинах.
— И вы из Афин приехали? — Кивнула. — Но пароход еще днем пришел.
— Я ждала в деревне, пока стемнеет.
Я впился в нее взглядом. И на лице, и во всей позе — наглое выражение оскорбленной невинности, безусловной правоты. Явно переигрывает.
— А у ворот меня почему не дождались?
— Психанула. Старика слишком долго не было. Вспышка молнии. В лицо пахнуло близким дождем; с востока донесся тягучий, угрожающий рокот.
— Что здесь психовать?
— Я сбежала от них, Николас. Куда — они быстро сообразят.
— Почему ж не пошли в полицию? Или в посольство?
— Закон не преследует девушек за то, что те играют с мужчинами как кошка с мышкой. А эта девушка — моя сестра к тому же. — И добавила: — Дело не в том, что Морис вас обманывает. А в том, что вас обманывает Жюли.
В перерывах между ее фразами повисали многозначительные паузы, точно она всякий раз ждала, пока я усвою ее предыдущую мысль. Я не сводил с нее глаз. В ночной темноте иллюзия сходства сестер достигла невероятной силы.
— Я пришла, чтоб вас предостеречь, — сказала она. — Только ради этого.
— Предостеречь — и утешить?
Ответить на сей неприятный вопрос ей помешал чей-то приглушенный голос, донесшийся до нас с проселка. Мы выглянули из-за дерева. К мосту не спеша приближались три расплывчатые мужские фигуры, переговаривавшиеся по-гречески. Перед сном сельчане и преподаватели, бывало, любили прогуляться до конца дороги и обратно. Джун посмотрела на меня с деланным испугом. Но я и на это не клюнул.
— Вы прибыли с полуденным пароходом?
Она не дала поймать себя с поличным:
— Я посуху добиралась. Через Краниди.
Изредка этот маршрут избирали родители, страдающие морской болезнью, — в Афинах садишься на поезд, в Коринфе пересаживаешься, в Краниди ловишь такси, а на побережье нанимаешь лодочника, чтоб перевез тебя на Фраксос; поездка съедает целый день, и, не владея разговорным греческим, в путь лучше не пускаться.
— Почему так сложно?
— У Мориса всюду шпионы. Тут, в деревне.
— Вот с этим я, пожалуй, спорить не стану.
Я снова выглянул из-за ствола. Троица невозмутимо миновала поворот к часовне и теперь удалялась; сероватая лента дороги, черный кустарник, темное море. Идущие, несомненно, были теми, кем и представлялись со стороны: случайными прохожими.
— Слушайте, мне все это надоело до чертиков, — сказал я. — Любая игра хороша до тех пор, пока не коснется нежных чувств.
— Да я, может, с вами согласна.
— Слыхали, слыхали. Извините, не впечатляет.
— Но ведь она вас вправду одурачила, — понизив голос, сказала Джун.
— Причем куда ловчее, чем это пытаетесь сделать вы. И всю эту проблематику мы с ней, кстати, уже обсудили. Лучше ответьте-ка, где она?
— В данный момент? Очевидно, в постели, со своим постоянным любовником. У меня перехватило дух.