Волхв
Шрифт:
Она так широко открыла глаза, что я возликовал: дошло наконец! Но тут Джун отвела взгляд.
— Морису такие розыгрыши лучше удаются. Я схватил ее за плечи, встряхнул:
— Да не разыгрываю я вас, дегенератка вы этакая! Она по-кон-чила с собой.
Джун никак не желала мне верить — и все же поверила.
— Но… почему вы нам не сказали?
Я отпустил ее.
— Как-то жутко становилось…
— Да кто ж кончает с собой из-за…
— Видимо, некоторым дано относиться к жизни слишком серьезно, до того серьезно, что вам и не снилось.
Воцарилось
— Она вас… любила?
Я замялся.
— Я не хотел ей врать. Может, и зря не хотел. Если б вы тогда не уехали на выходные, написал бы все это в письме. А встретил ее и решил, что подло молчать, раз она… — Пожал плечами.
— Вы рассказали ей о Жюли?
В ее тоне слышалась неподдельная тревога.
— Не бойтесь. Она стала пеплом и унесла вашу тайну с собой.
— Я не то имела в виду. — Потупила чело. — Она что… сильно расстроилась?
— Но постаралась это скрыть. Если б я знал заранее… а ведь думал, что поступаю как честный человек. Освобождаю ее от прежних обязательств.
Помолчав еще, пробормотала:
— Если это правда, не понимаю, как вы… позволили нам продолжать в том же духе.
— Да я по уши втрескался в вашу сестру!
— Морис ведь вас предупреждал.
— Морис меня всю дорогу обманывал.
Вновь замолчала, что-то просчитывая в уме. Поведение ее изменилось; она больше не играла роль перебежчицы. Заглянула в глаза:
— Тут дело серьезное, Николас. Вы не солгали мне?
— Доказательства у меня в комнате. Желаете, чтоб я их предъявил?
— Если можно.
Теперь она говорила неуверенным, заискивающим тоном.
— Договорились. Выждите минуты две и подходите к воротам. Не подойдете — сами будете виноваты. Я-то вас всех в гробу видал.
Не дав ей ответить, я повернулся и зашагал восвояси, умышленно не оглядываясь, точно меня не трогало, идет ли она следом. Но когда я вставил ключ в скважину боковой калитки, сверкнула очередная молния — ослепительный ветвистый разряд почти над самой головой, — и я краем глаза заметил, что Джун медленно движется по дороге ярдах в ста позади.
За письмом Энн Тейлор и газетными вырезками я сбегал как раз за две минуты. Джун стояла на виду, напротив ворот, у дальней обочины. В освещенном прямоугольнике двери топтался барба Василий; я не обратил на него ни малейшего внимания. Она шагнула навстречу, и я молча сунул ей в руки конверт. Джун так разнервничалась, что, достав оттуда письмо, выронила его, и мне пришлось нагибаться. Повернув бумагу к свету, углубилась в чтение. Дойдя до конца записки Энн, быстро перечла ее; перевернула листок, пробежала глазами вырезки. Вдруг ресницы ее опустились, голова поникла — молится? Не спеша сложила листочки вместе, сунула в конверт, вернула мне. Голова все так же опущена.
— Мне очень жаль. Не могу подыскать слов.
— В кои-то веки!
— Об этом мы правда не знали.
— Зато теперь знаете.
— Надо было сказать.
— Чтоб услышать от Мориса новое резюме типа «Смерть,
Встрепенулась как ужаленная.
— Ох, знай вы, что к чему… до чего ж все гнусно, Николас.
— Ох, знай я, что к чему!
Скорбно уставилась на меня; отвела глаза.
— У меня действительно нет слов. Для вас это, наверное, было…
— Не «было», а «есть».
— Да, могу себе… — И, внезапно: — Простите меня, простите.
— Вам-то, в общем, не за что извиняться.
Покачала головой.
— В том и штука. Есть за что.
Но за что конкретно, объяснять не стала. Мы помолчали — два незнакомца на похоронах. Снова блеснула молния, и в момент удара Джун приняла решение. Слабо, сочувственно улыбнулась мне, тронула за рукав.
— Подождите минуточку.
Шмыгнула в калитку, приблизилась к барбе Василию, что тупо наблюдал за нами с порога сторожки.
— Барба Василий… — и затараторила по-гречески — куда свободнее, чем изъяснялся на этом языке я сам. Я расслышал только имя старика; Джун говорила понизив голос. Вот он согласно кивнул, вот еще и еще, выслушав некие указания. Джун вышла на дорогу и остановилась в пяти шагах от меня; маска чистосердечья.
— Пойдемте.
— Куда?
— В дом. Жюли там. Ждет.
— Какого ж дьявола…
— Теперь это неважно. — Метнула взгляд вверх, на сгущавшиеся тучи. — Партия закончена.
— Быстро же вы выучили греческий.
— Не слишком быстро. Я третий год сюда приезжаю. Видя мою неуклюжую ярость, мирно улыбнулась; порывисто схватила за руки, притянула к себе.
— Забудьте все, что я наболтала. Меня зовут Джун Холмс. Ее — Жюли. И мамочка у нас с придурью, хоть и не в Серн-Эббес проживает. — Я все еще трепыхался. — Стиль-то ее, — сказала Джун. — Но письмо мы подделали.
— А Джо?
— Жюли к нему… неровно дышит. — В глазах ее проступила строгость. — Но не спит с ним, будьте покойны. — Теперь она из кожи лезла, не зная, как еще убедить меня и умилостивить. Молитвенно воздела руки. — Ну же, Николас. Прошу вас, отбросьте подозрения. Хоть ненадолго — пока не доберемся до дома. Всем святым клянусь, мы не знали, что ваша подружка умерла. Иначе сразу перестали бы вас мучить. Поверьте, это именно так. — В ней откуда-то взялись и сила воли, и красноречие; совсем другая девушка, совсем другой человек. — Едва вы увидите Жюли, вам станет ясно, что ревновать не к кому; а не станет — разрешаю утопить меня в ближайшем резервуаре.
Я не поддавался:
— Что вы сказали привратнику?
— У нас имеется чрезвычайный пароль: прекратить эксперимент.
— Эксперимент?
— Да.
— Старик на острове?
— В Бурани. Пароль ему передадут по радио.
Я увидел, как барба Василий запер калитку и отправился через сад к учительскому корпусу. Джун взглянула на него через плечо, потянула меня за руку.
— Пошли.
Ее ласковое упорство сломило мою нерешительность. Я покорно поплелся рядом; ладонь Джун наручником охватывала запястье.