Волк с Уолл-стрит
Шрифт:
Я сокрушенно покачал головой и печально вздохнул.
— Разумеется, смерть Патриции весьма прискорбный факт, — пожал плечами Директор Подделок, — но нет нужды так волноваться. Деньги уже переведены в два других банка, и ни в одном из них Патрицию Меллор никто в глаза не видел. Уже изготовлены все необходимые документы. На каждом стоит настоящая подпись Патриции… ну, или такая, которая легко сойдет за настоящую. На них также проставлены задним числом нужные даты — разумеется, предшествующие ее смерти. Ваши деньги в полной сохранности, друг мой. Ничего не изменилось.
— Но на чье же имя?
— Разумеется,
Директор Подделок пожал плечами («в мире высококлассных подделок нет ничего невозможного») и продолжил:
— Единственная причина, по которой я изъял деньги из «Юньон-Банкэр», заключается в том, что у Сореля там неприятности, и я подумал, что береженого Бог бережет.
Ай да мой Директор Подделок! Он оправдал все мои надежды. Да, Директор и правда стоил столько золота, сколько весил он сам (а весил он немало), или близко к тому. Он сумел превратить смерть в… жизнь! Тетушке Патриции это пришлось бы по душе. Ее имя будет жить вечно в теневой части швейцарской банковской системы. По сути дела Директор Подделок обессмертил ее. Она так неожиданно скончалась, что у нее не было даже возможности попрощаться с родными. Мне хотелось верить, что одной из ее последних мыслей была тревога о том, что ее неожиданный уход из жизни причинит немало проблем любимому мужу ее племянницы.
Директор Подделок наклонился вперед и взял еще две клубничины в шоколаде, двадцать третью и двадцать четвертую по счету, и снова зачавкал.
— Знаете, Роланд, Сорель мне очень понравился, когда я впервые с ним познакомился, но теперь у меня появились сомнения на его счет. Он все время ведет какие-то переговоры с Камински, и это меня тревожит. Я бы предпочел не иметь больше никаких дел с «Юньон-Банкэр», если вы не возражаете.
— Я всегда буду выполнять ваши указания, — ответил Директор Подделок. — В данном случае ваше решение кажется мне весьма мудрым. Но, так или иначе, вам не стоит волноваться по поводу Жан-Жака Сореля. Несмотря на то, что он француз, живет он в Швейцарии, и правительство США не имеет над ним никакой власти. Он не выдаст вас.
— В этом я не сомневаюсь, — ответил я. — Но это не вопрос доверия. Просто я не люблю, когда люди знают о моих делах… особенно такие люди, как Камински, — я улыбнулся, чтобы не слишком сгущать краски. — Вот уже больше недели я пытаюсь дозвониться до Сореля, но мне все время отвечают, что он уехал по делам.
Директор Подделок кивнул:
— Думаю, он сейчас в Штатах, встречается со своими клиентами.
— Да? Я и не знал об этом.
Эта новость по какой-то причине показалась мне тревожной, хоть я и не мог объяснить, почему.
— Ну да, у него там много клиентов, — невозмутимо подтвердил Роланд. — Некоторых я знаю, но далеко не всех.
Я кивнул, стараясь убедить себя в том, что мои дурные предчувствия не что иное, как жалкая паранойя. Пятнадцать минут спустя я стоял у входной двери, держа пакет швейцарских деликатесов. Мы с Мастером крепко обнялись.
— До
Теперь, когда я вспоминаю об этом, то понимаю, что слово «прощайте!» было бы гораздо более уместным.
В пятницу утром, в одиннадцатом часу вечера, я, наконец, добрался до нашего дачного домика в Вестхэмптон-бич. Я хотел немногого — подняться наверх, взять на ручки Чэндлер и расцеловать ее, потом заняться любовью с Герцогиней и уснуть. Но не прошло и тридцати секунд после моего прихода, как зазвонил телефон.
Это был Гэри Делука.
— Извини, что беспокою тебя, но я уже сутки пытаюсь дозвониться. Я подумал, тебе будет интересно узнать, что вчера утром арестовали Гэри Камински. Сейчас он сидит в тюрьме в Майами без права выхода под залог.
— Арестован? — довольно безразлично переспросил я, будучи в том состоянии крайней усталости, когда невозможно до конца осознать смысл услышанного, во всяком случае сразу. — За что?
— За отмывание денег, — сказал Делука непроницаемым тоном. — Имя Жан-Жак Сорель тебе о чем-нибудь говорит?
Тут до меня дошло! Словно молотком по башке шарахнуло!
— Не знаю… кажется, видел его как-то раз, когда был в Швейцарии. А что?
— Его тоже арестовали, — сказал вестник, приносящий плохие вести. — Он в тюрьме вместе с Камински. И тоже без права на залог.
Глава 29
Чрезвычайные меры
Сидя на кухне, я размышлял об аресте Камински и Сореля. Все это было уму непостижимо. Сколько в Швейцарии банкиров? В одной только Женеве их, должно быть, тысяч десять, не меньше. И надо же мне было выбрать такого идиота, который даст себя арестовать на территории США! И самое смешное (или ужасное?) заключалось в том, что его арестовали по делу, совершенно не касающемуся наших с ним комбинаций, — за отмывание через офшор денег какого-то наркобарона.
Герцогине не понадобилось много времени, чтобы понять, что случилось что-то ужасное, — хотя бы потому, что я не набросился на нее, едва переступив порог дома. Но я не мог ничего сделать — у меня не стояло. Мне не хотелось даже в мыслях употреблять слово «импотент», потому что в нем было слишком много негативного подтекста для человека, наделенного настоящего властью, каковым я продолжал себя считать несмотря на то, что пал жертвой опрометчивого поведения своего швейцарского банкира. Поэтому я предпочитал отозваться о своем члене как о «вялом» или даже «висящим, словно лапша», что было куда приятнее, чем это отвратительное слово на букву «и».
Так или иначе, мой пенис спрятался где-то внизу живота, съежившись до размеров чертежного ластика, и поэтому я соврал герцогине, что просто крайне устал из-за полета и джетлага.
Вечером того же дня я пошел в свою гардеробную и достал мою «одежду для тюрьмы». Это была пара потрепанных джинсов, простая серая футболка с длинными рукавами (на случай, если в камере станет холодно) и поношенные кроссовки «Рибок» — такие старые, что даже какой-нибудь черный амбал ростом семь футов и с именем вроде Бубба или Джамал не захотел их бы отнять. В кино я видел, как это происходит — сначала у тебя отнимают кроссовки, а потом насилуют.