Волк среди волков
Шрифт:
Однако выиграло красное.
— Вот видите! — сказал Пагель торжествующе. — Как хорошо, что мы не поставили! Теперь мы скоро начнем. И вы увидите… В каких-нибудь четверть часа…
Крупье неприметно улыбался. А фон Штудман, сидя в углу, проклинал ту минуту, когда он у Люттера и Вегнера заговорил с Пагелем.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ЗАПЛУТАЛИСЬ В НОЧИ
Среди кустов, растущих перед домом управляющего, стоит на страже Виолета фон Праквиц; а внутри, в конторе, другая девушка — Аманда Бакс наконец выходит из своего укрытия. Она поняла далеко не все, о чем препирались лейтенант и барышня. Но обо многом можно было догадаться, а относительно лейтенанта, который разъезжает по стране и людей подбивает на какой-то путч, она слыхала и раньше: к тому же в те годы по всей немецкой земле повторяли изречение, полное мрачной угрозы: «Предатель подлежит суду фемы».
Не очень-то приятно, конечно, узнать, что твой дружок — предатель, и сама Аманда Бакс, хоть она женщина простая и грубая, предательницей не была и не будет. Пусть она неудержимо и любит и ненавидит всеми силами своей пылкой, несокрушимой натуры, но быть предательницей — нет уж, извините. Поэтому она будет верна своему Гензекену, несмотря на все, что о нем знает. Ведь он всего-навсего мужчина, а с них, с мужчин, ей-богу, ну что с них возьмешь? Приходится девушке их принимать как они есть!
Она быстро и неслышно входит к нему в комнату, становится на колени у кровати и решительно трясет спящего: но не так-то легко пробудить его от хмеля. Надо действовать решительнее: и когда даже мокрое полотенце не помогает, Аманда, отчаявшись, просто хватает его одной рукой за волосы, а другой осторожно зажимает рот, чтобы Гензекен не заорал.
Этот прием достигает цели, управляющий Мейер-губан просыпается от бешеной боли, так как Аманда дергает его за волосы изо всех своих весьма немалых сил. Но уж таков человек, а тем более Мейер: он прежде всего инстинктивно защищается и вонзает зубы в лежащую на его губах руку.
Она подавляет крик и торопливо шепчет ему в ухо:
— Очнись! Очнись! Гензекен! Это я, Аманда!
— Чую, — хрюкает он в бешенстве. — Кабы ты знала, как вы, бабы, мне опротивели! Никогда вы человеку покоя не дадите!
Ему хочется браниться, все перед ним плывет, голова точно распухла, в корнях волос нестерпимая боль… Но Аманда боится той, что караулит в кустах, и снова ее рука решительно ложится на его рот. И он тут же впивается в нее зубами!
Ну нет, больше она терпеть не согласна! Аманда вырывает руку у него из зубов и бьет наугад, в темноте, куда попало. Инстинкт направляет ее верно, она бьет без промаха, градом сыплются на него удары, справа, слева — вот она, кажется, попала по носу! А теперь по губам…
При этом она стонет,
— Ты опомнишься? Ты замолчишь? Они же убьют тебя (хотя сама, конечно, готова сейчас убить его).
Задыхаясь, трусливо, униженно, уже побежденный Мейергубан молит:
— Ну да, Мандекен! Моя Мандекен! Я же все сделаю, что ты захочешь! Только перестань — ах, будь хоть немного осторожнее!
Она хрипит, ее грудь бурно вздымается, но она перестает бить.
— Будешь слушаться, дуралей? — бормочет она с гневной нежностью. Лейтенант уже был здесь!..
— Где — здесь? — спрашивает он тупо.
— Здесь, в твоей комнате! Он чего-то искал… какое-то письмо вытащил из твоей куртки!
— Письмо… — Он все еще не понимает. Но затем в нем медленно просыпается смутное воспоминание. — Ах, то! — замечает он презрительно. Может у себя оставить эту писанину.
— Но, Гензекен, подумай хорошенько! Опомнись! — молит она. — Ты, верно, натворил что-нибудь — зол он на тебя ужасно! И он еще вернется — этой ночью.
— Пусть попробует! — хвастливо заявляет Мейер, хотя ему почему-то становится не по себе. — Эту обезьяну я держу в руках… да и его мамзель фон Праквиц!
— Но, Гензекен, она ведь тоже была здесь! Она с ним вместе искала письмо…
— Вайо? Барышня? Дочка нашего кормильца? В моей комнате! А я пьяный и голый лежал в постели? Ай-ай, ах, Вайо!
— Да, а сейчас она торчит перед твоим окном, чтобы ты не удрал!
— Я — удрал! — возмущается он хвастливо. Но невольно понижает голос. Им это было бы, конечно, на руку… Да нет, не на того напали… никуда я не денусь, я завтра же пойду к ротмистру и выведу и эту девчонку и ее лейтенантика на чистую воду.
— Гензекен, да перестань ты наконец хорохориться! Он же хотел вернуться еще этой ночью. Не даст он тебе идти завтра к ротмистру…
— А что он сделает? Привяжет меня, что ли?
— Нет, привязать тебя он не может.
— А если я расскажу ротмистру про письмо?
— Брось ты наконец трепаться про это дурацкое письмо! Да и нет его больше у тебя! У него оно!
— Книбуш свидетель…
— Чушь, Гензекен! Все чушь! Не захочет Книбуш быть свидетелем, если ему против барышни показывать придется!
Коротышка Мейер молчит, наконец-то он задумался. Потом замечает уже более робко:
— Но за что ему на меня злиться? Ведь у самого хвост замаран!
— Вот именно потому, что у него хвост замаран, он и зол на тебя, Гензекен. Он же боится, что ты проболтаешься…
— Насчет чего же это я проболтаюсь? Да я словечка не пророню про это окаянное письмо…
— Дело не только в письме, Гензекен! — восклицает она в отчаянии. — Тут еще эта штука, ну, путч этот!..