Волк в бабушкиной одежке.
Шрифт:
— У меня домашний сейф. К тому же я жду, что в любой момент за деньгами придут.
Он набирает в грудь воздуха и кричит:
— Мадам Ренар!
Это входит в ритуал показа собственного достоинства. Он путается с усатой и даже в чем-то зависит от нее, но, когда гости «у домэ», он зовет ее мадам Ренар.
— Могу я вам что-нибудь предложить? — любезно интересуется Фуасса. — Вы уже обедали? Тогда бокал шампанского. Вы не могли бы сами, дорогой месье Пино…
Он смотрит в сторону двери и зовет снова, но напевным тоном:
— Мадам Ренар!
Мисс Волосатик упрямится с ответом.
— Ну что у нее там стряслось? — страдает Фуасса. — Она не хотела, чтобы я спускался и… Он понижает голос:
— Хорошая женщина, но трудный характер.
Поскольку усатик не возникает, я выглядываю в вестибюль и громко рявкаю: «Мадам Ренар!»
Мне отвечает только свежий ветер, ибо дверь, выходящая в сад, открыта настежь. Я выхожу на крыльцо. Зову снова. Почему же меня вдруг охватывает смутная тревога? Почему мое ретивое замедляется, уши теплеют и адамово яблоко превращается в яблоко Евы? Предчувствие? Шестое чувство?
Я продвигаюсь. Обшариваю пространство Вельзевула глазом мутным под дурные звуки лютни [2] . И что я замечаю, распростершимся посреди аллеи? Людоедку. Бегу к ней. О! Бедная мадам! Она не приготовит суп папаше Фуасса ни завтра, ни послезавтра, ни после послезавтра, никогда!
Она мертва. Ее тело купается в луже крови [3] .
Все ясно со второго взгляда. Она была оглушена, затем ей перерезали горло. Об этом свидетельствуют лежащие здесь же орудия преступления. Заступ и нож. Нападающий, должно быть, прятался в тени с заступом в руке. Как только она появилась, он треснул ее по маковке. Донна Ренар повалилась на маргаритки. Рассечь ей пищетракт ножом было детской игрой!
2
Не обращайте внимания, это меня прихватила поэтическая блажь.
3
Классическая формулировка, но лучше ее сохранить, так как в ней много энергии и она поражает воображение.
Кладу руку ей на сердце: никаких сомнений, нимб и крылышки ей обеспечены. Все случилось только что, так как кровь, похожая на виноградный сок, продолжает булькать из зияющей раны. Я рву к выходу. Калитка на улицу распахнута. Убийца второпях не потрудился ее закрыть. Возвращаюсь к мертвой. Легкий ночной ветерок разносит вокруг кусочки бумаги. При лунном свете я убеждаюсь, что упомянутые листы на самом деле банкноты по десять тысяч. По меньшей мере дюжина их перекатывается по лужайке, как использованные бумажки в медонском лесу в воскресенье после полудня.
Я возвращаюсь в гостиную. Телематч завершается победой злого лысого Жирняги, освистанного залом. Фуасса и Пинюшет с интересом рассматривают экран. Ископаемое объясняет, что давным-давно он был чемпионом по греко-романской борьбе в весе жаворонка.
— Она не отвечает? — спрашивает Фуасса, видя меня в одиночестве.
— Нет, месье Фуасса. И у нее для этого веская причина: она мертва!
Сболтнув,
— Что ты наделал, несчастный! — вопит Пино. — Сказать такое человеку в его состоянии!
Он теребит ручонки нашего мальчонки и похлопывает его бледные щечки, говоря:
— Ну-ну, месье Фуасса, это неправда. Первоапрельская шутка! Первоапрельская утка!
— Поди посмотри, она в саду, твоя первоапрельская шутка, — шумлю я. — Что касается утки, то скорее это сбитый самолет.
Пино сомневался, Пино вышел, Пино поверил. Он возвращается, демонстрируя зелено-арбузный цвет лица, да что я: зелено-конфузный!
— Что же с ней, бедняжкой, случилось?
— Сомневаюсь, чтобы ее горло перерезал утиный клюв или трамвай. Посмотрим… Займись-ка своим клиентом.
Я отправляюсь на поиски телефона и нахожу его. Над аппаратом прикноплен к стенке список телефонов друзей и поставщиков Фуасса. Вижу — доктор Линфект, и набираю. Мне отвечает сам врач. Я ему говорю: ноги в руки и — к Фуасса, после чего предупреждаю комиссариат Воскрессона, что у одного из их территориально подопечных произошла неприятность.
Успокоив совесть, возвращаюсь в гостиную. И нахожу Фуасса уже в сознании. Хотя двигатель заработал ни шатко, ни валко, и выхлоп из легких сифонит на троечку.
— Что вы сказали! Что вы сказали! — бормочет он, плача. — Мадлена, моя маленькая Мадлена не умерла, нет. Моя пышечка…
Его Мадлена! Его пышечка! Черный хлебец, это точно! Он был пекарем в душе, наш астматик!
— Успокойтесь! Дышите расслабленно, сейчас придет доктор.
— Где она? Я хочу ее видеть… Что с ней случилось? Неужели это правда?
Перед таким приливом вопросов я чувствую себя вышедшим из берегов. Чтобы скрыть неловкость, хватаю пульверизатор и прошу открыть рот, что, как это ни парадоксально, является лучшим средством закрыть его. Он заслужил очередное по расписанию купоросное опрыскивание в сточный желоб. Ну вот, он начинает нормально дышать. По телеку в это время какая-то дама рассказывает о жизни в горах, а я жалею только об одном, что наша Гора не сидит здесь, слушая и млея.
Пинюш по дороге повстречался с бутылью шампанского, о которой ранее упомянул Фуасса, и теперь тихонько с ней общается. Он выплескивает ей часть своих эмоций, а она ему — слова утешения.
— Ну как, получше? — спрашиваю я у рантье.
— Немного, спасибо. Умоляю вас, расскажите, что произошло.
— Не стоит пока об этом. Когда мы пришли, вы были у себя в комнате наверху, не так ли?
— Да, я дремал. Мадлена, ну мадам Ренар, пришла сообщить о вашем визите. Пока я накидывал халат, она спустилась обратно. Я думал застать ее здесь. Не увидя, подсознательно сделал вывод, что она пошла причесаться. У нее был удар?
— Да, удар. Но не сердечный. Кто-то убил ее.
Он испускает такой стон, что ни одна музыкальная пила не исторгнет ничего похожего.