Волки Дикого поля
Шрифт:
При упоминании о «половецких» у воеводы лицо перекосило.
– Опасно ведь к неприятелю ехать, батюшка?
– Опасно, сыне! Особливо к этим страшным нехристям. Но, ежели есть хоть малая толика сохранить жизни сотоварищей, пытаться надобно. Используешь такую возможность – честь тебе и хвала! А падёшь в битве – Господь сразу примет к Себе, ибо положивший живот за други своя становится ангелом на небеси.
– Батюшка, а я тоже стану ангелом? – спросил шестилетний Евпатий.
Воевода ничего не ответил, только обнял сына
– Половчане – дьявольское семя! – сказал в сердцах, чтобы скрыть набежавшие слёзы. – С их потаканием на Руси творятся все чёрные дела… Но и с ним вести уряд и можно и должно. А посланец – это не только руки, но и голова. Грамоте не разумеешь – никогда не быть головой! В нашей вотчине издревле воеводы и бояре, не говоря о князьях, аз и буки ведают.
– А смерды как же?
– Смерду ни к чему, ему в посольстве не езживать, – резонно отвечал батюшка. – И запомни, сыне, половцы были, есть и всегда будут самыми страшными врагами русичей.
– Ты же сам давеча сказывал, что с ними рядиться надобно? А неужли нет возможности заключить ряд, чтобы долго не воевали нас?
Воевода в который раз подивился недетскому уму своего отпрыска, когда речь касалась ратных дел.
– Уж и не знаю, что должно случиться – небо упасть на твердь, Ока наша и Проня потечь вспять, – чтобы русичи и половчане накрепко были способны урядиться… Даже случись такое и с ними заключим мир, они только пождут случая, а потом либо в спину ударят, либо переметнутся, либо предадут по корысти… Не верь им, сыне, нигде, никогда и ни в чём.
…В левом углу трапезной монастыря стоял широкий стол с дубовыми скамьями, на которых сидели детишки. Среди них Евпатий с радостью увидел своего друга Найдёна, сына кузнеца Светозара.
Было тепло и тихо. Сквозь оконные решётки, рассеиваясь, струился солнечный свет, помечая столб пыли – от пола к потолку.
Отец Панкратий обучал грамоте детей боярских и ремесленных неторопливо и основательно. Но буквицы казались Евпатию чем-то непонятным и недостижимым, они выскальзывали из памяти по одной и все вместе.
За то был неоднократно наказуем и даже таскан за власья.
«В назидание, а не в боль – всегда к пользе», – говорил наставник.
Когда слухи о неуспехах сына достигли ушей воеводы, он вытащил из кованого сундука большую книгу в жёлтом переплёте из телячьей кожи и с серебряными застёжками.
– Вот чти, – сказал при этом, – о хождении игумена Даниила. Взято у половцев. Не ведаю, откуда у христопродавцев явилась сия харатья-книга, должно, Божий храм пограбили. Хотел было отцу Панкратию отдать, да он оставил. Пусть, говорит, детки твои постигнут книжью премудрость, опосля и передашь в книжницу святой обители.
Старший брат Дементий посмеивался над Евпатием, водившим пальцем по строкам и пытавшимся вспомнить названия буквиц.
– Вымахал оглобля этакий! –
– Пока отец Панкратий говорит, всё помню, – чуть не плача, отвечал молодший. – Как без него мыслить почну, всё попусту.
– Не хнычь, растолкую. Ты каждую буквицу с чем-то ведомым сравнивай, понимаешь? К примеру, «добро», сие на домик похоже… А несколько буквиц становятся глаголом-словом.
С этого дня обучение грамоте пошло куда как гораздо.
2
Поединков и битв, в которых участвовал Лев Коловрат, не счесть.
И если половцев, булгар или мордву побитую вспоминал без сожаления, то русичей, с которыми волею князей приходилось драться, жалел всем сердцем. И понимал, что неправедно это и неправильно.
По его глубокому убеждению, наибольший вред Русской земле наносят межусобные войны.
Говорил Евпатию:
– Никакие подлые вороги так не кусают княжества русичей, как бойня меж своими. Она намного страшней всех внешних вторжений и помнится дольше.
И сам думал, что, вспоминая лихолетье, рязанцы прежде всего видят не булгар, половцев или мордву, а владимирские полки князя Всеволода Юрьевича.
Лев Коловрат не любил владимирцев за их природную заносчивость, но врагами не считал. Недальновидность князей, любыми путями жаждавших получить власть, он считал высшим бедствием Руси.
…За пять спокойных лет до Исадской резни, когда княжеством правил Роман Глебович, сделано было немало: возводились храмы и монастыри, строились терема и усадьбы. Город расширялся, хорошел. Чтобы его достойно охранить, укреплялись городские стены и валы, появились надзорные башни.
Льва Гавриловича призвали служить в стольный град воеводой. Терем ему поставили на Подоле недалеко от пристани. Вначале предложили поселиться за городскими стенами в Стольном граде (один из районов Старой Рязани), недалеко от Спасского собора. Но Лев Гаврилыч любил приокское раздолье, его запахи, плеск волн, потому и упросил князя Ингваря Игоревича построиться у самой Оки.
Стал он заниматься укреплением и расширением княжеской дружины. Сам набирал новичков, под его опытным оком они постигали азы ратного ремесла.
Времена были тихими, больших войн не велось, но рязанцы всегда были настороже, жизнь в пограничье приучила. Союзов ни с кем не заключали, держались наособицу. Потому даже призыв Юрия Всеволодовича к войне с братом Константином не услышали.
Слава Богу, битва при Липице прошла без рязанцев.
Правда, потом, став великим князем, Юрий Всеволодович пенял рязанцам, мол, выпустил же вас на волю, одарил безмерно, а вы…
«Мы пока ещё слабы, – отвечали рязанские князья, – крепости в нас нет. Погоди чуток, и мы сгодимся тебе».