Волки и медведи
Шрифт:
– Вы б всё-таки определились. У вас к жене чувства или ко мне?
Он определился молниеносно. Когда я сумел встать, в голове звенело, глаз заплывал, а настроение улучшилось.
– Я думал, вы опять кого-нибудь наймёте.
– Некоторые вещи приятнее делать самому. Пройдёмся?
Мы медленно пошли в сторону Литейного.
– Я могу сделать так, что вы лишитесь вида на жительство.
– И что об этом подумают в Английском клубе? Что Илья Николаевич обезумел от ревности?
–
Я посмотрел через реку. За рекой, за сверкающей водой лежал Финбан. Полосу отчуждения разобрали не везде, Променад с этого места виден не был. По виду казалось, что ничего не изменилось. Поскольку я знал, что изменилось многое, это знание о мире требовало как-то подогнать мир под себя.
– Чем я помешал?
– А кому нужен независимый игрок? Вас и Коля, бог даст, закажет. Если уже не заказал.
– Порфирьев думает, что Сахарка заслал Канцлер. Что это вроде как агент-провокатор.
– Кто такой Сахарок?
Я пожал плечами и не сердясь рассказал.
– Версия Порфирьева нравится мне больше, – сказал Илья.
– Вы его хорошо знаете?
– Это не мой уровень.
– А тайная полиция?
– У нас нет тайной полиции как таковой. Какие-то её функции исполняет береговая охрана, какие-то – управа… Есть Особый отдел при Еорсовете, но это чистая комедия. Если не фарс.
– Но то же самое вы бы сказали, если б она всё-таки была.
– С чего это? Я бы о ней рассказал, и охотно. Главный смысл тайной полиции – в самом её существовании. Существовать и одним этим наводить ужас, понимаете? Чем больше о тайной полиции болтают, тем меньше ей приходится работать. – Он пожал плечами. – А с точки зрения эффективности кому это надо вообще? Тайная полиция-служба секретная, но всё-таки официальная, то есть где-то лежат бумажки, признающие её бытие и, следовательно, ответственность. Что они там наработают, зная, что при желании с них можно спросить?
– Можно устроить так, чтобы никому не давать отчёта.
– Можно. Но это будет не полиция, а комплот. Я, представьте, не люблю заговоров – и заговорщиков. Есть в них всегда что-то ущербное… какая-то тайная гниль. Не любовь к темноте, а любовь к тёмным закоулкам. И узость, заставляющая видеть в жизни вариант карточной игры.
– А жизнь – не карточная игра?
– Сыграйте и сами увидите.
– Я не игрок. Предпочитаю сделки. Например, мне нужно поговорить со снайпером. И восстановить аусвайс. И чтобы Порфирьев от меня отвязался. Ну и вообще… помощь в расследовании.
– Ах вот, значит, на каком условии будет восстановлено спокойствие моей супружеской жизни. И как же, по-вашему,
– В меру сил.
– Я бы предпочёл откупиться.
– Ладно, – сказал я, – хоть что-то. Только стоить это вам будет дорого.
Сахарок пришёл ко мне в Новую Голландию. Пока была погода, я оставался там часами: это место было для меня зачарованным и вот почему казалось таким безопасным – метафизически безопасным. Я чувствовал, что здесь ничего плохого случиться не может.
Но когда, подремав, я очнулся, то увидел, что рядом со мной сидит в траве Сахарок.
Мы сидели и смотрели друг на друга с терпеливым недоумением, как звери разных пород, но минуты шли, и проступало – словно время, обычно засыпающее всё песком и прахом, на этот раз усердно раскапывало, – проступало чувство, что разных-то разных, но очень похоже, что из одного леса. Я подавил стон.
– Как же мне сделать так, чтобы тебя не было?
– Зачем Сахарка не будет?
– Затем. Тебя здесь не положено.
– Положено.
– Ещё и огрызаешься.
На его теле не осталось шрамов, в глазах – памяти о том, что он умер. «Типа запах», о котором говорил Пацан, – это была нагоняемая им тоска, тянущее жилы чувство, что тебя нет, что ты не нужен.
– Сахарок для тебя кто? – неожиданно спросил он.
– Сахарок для меня работа.
Превозмогая отвращение, я дотронулся до его лица, до чернильных слёз. К сожалению, он не исчез.
Я взял его за руку, заглянул в глаза – и отпрянул. Аристид Иванович был прав: из этих глаз я не вернусь.
– Как ты их выбираешь?
Сахарок молчал.
– Как ты приходишь? Кто тебя зовёт?
Сахарок молчал.
Я стал трясти его за плечи, и на меня навалилась страшная усталость. Было так, словно весь мир устал вместе со мной – или это я впервые почувствовал тяжесть и дрожь в теле уже очень давно уставшего мира. Чувствуя, каких трудов стоит земле вращаться, траве – пробивать землю, жуку – вгрызаться в траву, я разделил с ними изнеможение жизни, оказавшееся мне, в то время как мир продолжился, не под силу.
В сознание меня привела явившаяся выяснять отношения Лиза. Сразу после разговора с Ильёй Николаевичем я послал ей вежливое письмо – и это тоже было помрачением, потому что какая же женщина, кроме как выдуманная, не явится с ответом лично. Теперь она сидела надо мной, распростёртым, и вытирала моё лицо своим платком. Удостоверившись, что я жив, её прекрасные глаза стали метать молнии.
– Негодяй!
– Да. Вы мне не поможете?
– Что это с вами было? – ворчливо спросила она, помогая мне подняться.