Волки и волчицы
Шрифт:
— Вы жестоки и несправедливы.
— Я честен, сударыня. Я не навязываю никому себя и не желаю, чтобы кто-то навязывался мне. Каждый из нас имеет право на свою территорию.
— Но вы не в собственной квартире показываете ваше кино, а в публичных местах.
— И что? — он злобно передёрнул плечами. — Эти публичные места называются кинотеатрами. Они предназначены для тех, кто хочет смотреть кино. Публичные дома предназначены для тех, кто хочет за деньги получить секс. Всё происходит в закрытом пространстве. Точно так же, как ваши религиозные «таинства»
— Я не понимаю вас, Алексей, — Валентина съёжилась под его колючим взглядом.
— Всюду эти кресты, купола, распятия напоказ, продажа икон… А монахи, которые бродят по улицам с ящиками для пожертвований? Вам не кажется, что всё это может оскорблять мои чувства, религиозные и нерелигиозные? — он одним махом допил водку из бокала. — Однако я же не требую, чтобы вы снимали кресты с куполов!
— Вы совсем не о том говорите, — журналистка почти испугалась его внезапной вспышки.
— А-а-а… — Кирсанов как-то сразу сник и вяло спросил: — И зачем вы подошли ко мне?
— Я хотела обсудить…
— Вот и обсудили, — его голос сделался почти неслышным в громких звуках музыки.
— Я приду к вам в другой раз…
— Не нужно другого раза, — он пьянел с каждой секундой. — Вы вполне справились с поставленной задачей… Испортили мне настроение к чёртовой матери…
— Не ругайтесь, — она вдруг зарыдала.
— Вот тебе и бабушкино повидло! — Кирсанов развёл руками и растерянно обвёл затуманенным взором шумный зал и, приметив появившегося в дверях Васнецова, позвал его громко: — Андрей!
Юбиляр подошел к нему и увидел заплаканную Валентину.
— Что у вас? Валя, ты чего?
Она шумно шмыгала носом и не отвечала.
— Ну-ка, Лёша, давай отойдём, — Васнецов потянул Кирсанова за собой.
— Ты чего?
— На пару слов.
Они остановились возле музыкантов. Гитары оглушительно звенели.
— Что у вас произошло? — спросил Васнецов.
— Да прилипла она ко мне с вопросами морали и нравственности.
— Про книгу, что ли, рассказывала?
— Про какую книгу? — спросил Кирсанов.
— Она книгу написала недавно, — Васнецов придвинулся к самому уху приятеля, стараясь перекрыть звук испанских гитар. — У неё, знаешь, что-то типа творческого озарения было, обуяло вдохновение.
— И что?
— Написала роман про шикарную римскую проститутку, опубликовала роман… Энотея, кажется, так звали ту куртизанку…
— А я-то при чём тут? — не понимал Кирсанов.
— Ты ни при чём. Тема при чём.
— Какая тема?
— Древний мир, распутная жизнь… Видишь ли, Валентина сама вела, как бы это сказать помягче, весьма вольный образ жизни. Кое-кто из литературных критиков даже сказал, что история Энотеи — это история самой Валентины Енотовой и что даже имя она подобрала своей героине, отталкиваясь от собственной фамилии… Ну, а некоторое время спустя у Валентины начались явные
— В каком смысле?
— Начала строчить одну за другой статьи, которые можно рассматривать только как самобичевание.
— Книгу свою ругала?
— И книгу, и свой образ жизни, и разнузданную жизнь всей страны. Каялась, одним словом. С тех пор очень болезненно воспринимает выход в свет любых произведений, где в той или иной степени затрагиваются сексуальные темы.
— Ты книгу читал?
— Так себе. Писатель из Валентины не вышел. Да и роль проповедника нравственности у неё тоже не очень получается. Больше истерики, чем точных слов, а в последнее время нервы у неё просто никудышные. Кроме того, временами на неё находит такое, что и десяток крепких мужиков не утолят её страсть. Силища в ней сексуальная — огромная… Знаешь, некоторые люди не могут справиться с теми или иными своими качествами, которые считают недостатками, но люто ненавидят не себя, а других, в ком видят такие же качества. Иногда они ненавидят целый мир, саму природу человеческую. И ничего не могут с собой поделать. Думаю, что Валя принадлежит к их числу.
Васнецов обернулся и поглядел через весь зал на Валентину. Женщина сидела в стороне от всех, потупив взор, и вяло ковырялась вилкой в своей тарелке.
— А какого рожна ты позвал эту психичку? — спросил Алексей, щурясь.
— На себя посмотри, неврастеник, — Васнецов беззлобно шлёпнул Кирсанова по лбу. — Ты, хоть и мужик, а разошёлся так, будто тебе раскалённую кочергу в задницу вставили. Неужели ты сразу не понял, что у неё голова слабая? Она и мой последний фильм успела дерьмом вымазать из-за того, что я там постельную сцену по полной программе показал.
— Сцену я твою прекрасно помню, но ты ответь, зачем здесь нужна эта Енотова? Тут собрались люди, понимающие друг друга… Или делающие вид, что понимают…
— Жалко мне её. Мы с ней давно дружим, я ещё девчонкой помню её. И близкие отношения у нас были.
— Она твоё кино ногами топчет, а ты…
— Это её право. Мало ли кому что не по нраву… Алёша, будь добрее, — Васнецов обнял друга.
— Легко сказать, — хмыкнул Кирсанов.
— Пойдём, выпьем все вместе.
— С этой мымрой?
— Не называй её мымрой, старик. Она была когда-то моей женщиной. Я любил её, крепко любил.
— Я ничего не слышал об этом.
— Ты много о чём не слышал, старик, — засмеялся Васнецов.
Благородные граждане
С тех пор как римский диктатор Сулла построил для себя виллу в цветущей и омываемой морем Кампании, эта провинция превратилась в излюбленное место отдыха римской элиты. Сюда стремились в поисках уединения философы, поэты и образованные патриции, утомлённые треволнениями столичной жизни. За последние годы здесь стало многолюднее, города уверенно разрастались, строились большие амфитеатры для гладиаторских боёв. Помпеи стремились преуспеть во всём, дабы стать похожими на Рим.