Волки
Шрифт:
– Известно ль вам, что в Абиссинии мужи черны, а бабы синие?
После чего приложил палец к губам и, заговорщически подмигнув, покорно отдался в руки подоспевшего милиционера.
– Це-це-це! – укоризненно почмокал языком Авалиани. – Глупый человек!
Косте стало весело.
– Почему – глупый?
– Один пьет. Без друга пьет. Без хорошего разговора пьет. Совсем ишак!
Когда на столе появился графинчик с водкой, в которой плавали сургучные крошки, Авалиани сразу же налил себе и Косте по большой рюмке и, называя Костю «дзмобилё», сказал, что надо выпить за дружбу народов,
Рюмка была граммов на сто, не меньше. А новый Костин знакомец уже успел где-то основательно «заложить», – сойдясь с ним после представления, Костя немедленно почуял, что от него исходит довольно крепкий дух… Но, чокаясь за дружбу народов, он не стал напоминать ему о «норме». Еще заранее он решил ни в чем не мешать Авалиани, предоставить дело свободному ходу и только смотреть, куда оно пойдет и что в конце концов изо всего этого получится.
Пока же все шло неизвестно куда. Авалиани болтал о разных случайных вещах, за которыми, как ни напрягал Костя внимание, не улавливалось ни скрытой мысли, ни цели, ни плана, беспрерывно называл его «дзмобилё», что значило, как он объяснил, «земляк», «браток», «друг-приятель».
– Генацвале? – вспомнил Костя единственное известное ему грузинское слово.
– Нет-нет! – замотал головой Авалиани, так что растрепались и взлохматились его буйные жесткие волосы. – Генацвале – это… это тоже хорошее слово, но это… как тебе пояснить?.. Цвла – значит, смена. Панымаишь, ты стоишь на посту, часовой например, а тебе идет смена… Генацвале – это такой человек, который тебе на смену идет. Тебе беда грозит, болезнь, горе грозит, а он тебя любит, хочет тебя заменить, на себя твои беды взять… Понял? Ты умереть должен, а он твою смерть себе берет, чтоб ты жил. Панымаишь? Вот какое это слово – генацвале!
– Хорошее слово! – искренне восхитился Костя.
Авалиани тут же налил водки, сказал что-то длинное, со звоном чокнулся о Костину рюмку.
– Ты понял? – спросил Авалиани. – Это я сказал: победа тебе! Пусть ты всегда будешь победитель!
– Над кем победитель?
– Над кем захочешь. Везде тебе пусть победа! На службе победа – чтобы скорей начальником стал, у друзей тебе победа – чтоб первым среди них был! Денег захочешь много – пускай тебе тут победа. Девушку полюбишь, захочешь, чтоб женой была, – и тут пускай тебе победа… Везде победа!
Графинчик был уже опорожнен.
– Эй, кацо! – закричал Авалиани, подзывая официанта. – Ты нам мало принес!
Графинчик совершил недолгое путешествие к буфетной стойке и снова вернулся на стол, наполненный по горлышко.
Авалиани даже не порозовел от водки.
Он сидел прямо напротив Кости, за ним было удобно наблюдать, но наблюдать было решительно нечего; Авалиани вел себя как самый обыкновенный, банальный кутила, дорвавшийся до выпивки и застольной болтовни: без умолку молол, что приходило в голову, подливал Косте в рюмку, чокался, заставлял пить и пил сам, каждый раз произнося какой-нибудь замысловатый тост.
Костя чувствовал, что водка его уже забирает.
«Стоп!» – сказал он себе.
Следующую рюмку он просто пригубил и потом только приподнимал ее, но уже не пил, предоставив
А тот, видать по всему, выпивоха был изрядный.
Но все-таки и его проняло. Глаза его сузились, как-то странно, на азиатский манер, скосились, блеск их стал лихорадочным, лоб взмок. Задев рукавом, он едва не свалил на пол графин.
В это время он изображал льва Цезаря, который, хотя и научен разным штукам, но все равно – как был, так и есть первобытный зверь. Когда его, подлую сволочь, привезли, он ни с того ни с сего изловчился хватить Авалиани сквозь прутья лапой. Слава богу, только порвал рубаху, а будь расстояние хоть на вершок ближе, наверное, не пришлось бы сидеть сейчас за этим столом…
Авалиани скрючил наподобие когтей пальцы и, подражая львиному рычанию, поцарапал себя по груди и боку, показывая, как Цезарь рвал на нем одежду.
– …а она, – нет, ты панымаишь, стерва какая! – в страшном возмущении скрипнул он зубами, разумея под стервой фрау Коплих. – Она только смеяться начала! Ви, говорит, должно быть, баня не ходиль, водка многа пиль? Мой Цезарь не любит, когда баня давно не ходят и водка многа пьют! Ви, говорит, должно быть, не совсем культурни шелёвек, а Цезарь приехать из Европа!
Скрипя зубами, дергаясь от гнева лицом, Авалиани далее представил, какие слова выслушала от него фрау в ответ на такую свою наглость.
– И это кого – меня, защитника Родины, героя Отечественной войны, учить культуре? Дзмобилё, ты панымаишь, что я не мог стерпеть! Я ее от фашистского ига освобождал! На смерть шел! Во мне полпуда железных осколков от фашистских снарядов! Хочешь, я покажу тебе свои боевые раны? Может быть, ты не веришь, что на мне боевые раны?
«Ну, поехало! – с мрачной скукой подумал Костя. – Боевые раны! Сейчас начнет про ордена, бронзовый памятник на родине…»
И Авалиани действительно начал.
Косте стало совсем скучно, и все показалось предельно, идиотски глупым и бессмысленным: и цирковое представление, на которое он зачем-то пошел, – зачем? – только впустую потеряв время, и бездарно разрисованный ресторанный зал с нелепой тяжеловесной люстрой и тоскливо-тусклым светом, и грязный столик с разнокалиберной, плохо мытой посудой, и кошмарные копии в пышных золоченых багетах… (Кугуш-кабанские третье-гильдейские купчишки, по макушку налитые жиром, водкой и чаем, конечно, их бы весьма одобрили, им бы они пришлись по самому вкусу!) Но самой большой нелепостью показалось ему то, что он сидит здесь, в этом зале, за этим столиком, пьет не нужную ему, отдающую сургучом водку, ест какую-то дурацкую диабетическую колбасу и вот уже второй час слушает пьяную, не нужную ему трепотню пьяного, неинтересного, не нужного ему проходимца…
– Ну и где же они, почему же их не дали? – спросил он с ехидцей у Авалиани про ордена, заранее наслаждаясь тем, какую тот понесет ахинею.
– Как не дали? Почему не дали? Дали! Но потом назад взяли. Почему? Я тебе скажу – почему. Иди ко мне поближе, я тебе скажу…
Наклонившись через стол, Авалиани, хотя никого не было поблизости, одни пустые столики и стулья, с опасливым видом метнул налево-направо взгляды и свистящим шепотом проговорил Косте в самое лицо:
– Потому что я князь!