Волкодав

Quintinu

Однако, чем дольше Орёл был в дороге, тем всё реже и реже использовал он эту подсказку — не иначе, как сказался опыт, полученный им за время самостоятельного пути.

Но было и ещё кое-что.

Ваня не знал точно, когда это началось, но неожиданно посреди практически голой степи сомнения и страх, еще ранее жившие внутри него, стали отходить на второй план. Более того, стала появляться сначала лёгкая, призрачная, но потом уже очень даже осознанная уверенность в том, что всё пройдёт хорошо. И, как ни странно, чем дальше на север он ехал, тем это ощущение только укоренялось в нём. Прежде он чувствовал такое только рядом с мамой Тулой, но даже тогда этот прилив сил был гораздо слабее. Сейчас же, измотанный дорогой, одиночеством, жуткой ночной

стоянкой в открытой местности, он почему-то чувствовал такие уверенность и силу, каких не знал никогда до этого. Более того, он даже стал инстинктивно понимать, куда ему ехать, будто бывал здесь когда-то раньше. А порой ему вообще казалось, словно он знает эти места как свои пять пальцев. Это было не совсем так: Орёл это прекрасно понимал, и оттого странному состоянию своему удивлялся ещё сильнее. В этих местах он был когда-то в далёком детстве и помнил их весьма смутно для того, чтобы так легко ориентироваться в пространстве. Тем не менее, всё вокруг было ему смутно знакомо, выглядело привычным и даже родным. Ваня терялся в догадках о том, что могло так резко изменить его изнутри: он перебирал множество вариантов, но так и не находил ответа. Тем временем, он чувствовал себя всё лучше и лучше: Орёл даже убрал карту за пазуху — Ваня знал, что теперь он прекрасно увидит нужную дорогу и без неё.

21 мая 1571 года, г. Чугуев.

Днём второго дня после отъезда Орла в Чугуеве ожидание из тревожного превратилось в мучительное. Время шло, а никто не только не нападал, но даже и на горизонте замечен не был. Курск, конечно же, сходил с ума сильнее всех: являясь командиром гарнизона, именно он нёс ответственность за все свои решения. Но час проходил за часом, а ничего не менялось — более того, всем становилось лишь только хуже. Крепость съедала скука, и на фоне неё в голову севрюка лезли тяжёлые мысли.

А что, если Крым не придёт? А что, если он сейчас сидит себе спокойно в своём полуострове и даже и не помышляет ни о каком походе?

По началу Курск пытался выбросить эти вопросы из головы, но постепенно они всё сильнее заполняли его разум. Среди них был и ещё один — тот, который Глеб никак не решался озвучить даже в мыслях. Тот, который был логичным итогом всех остальных.

А что, если Орёл был прав, и Белгород соврал всем им? Он ведь и вправду появился очень неожиданно…

Узнать то, что думал так не он один, получилось довольно быстро. Воронеж, не особо жаловавший Белгорода с самого появления того в Чугуеве, ныне и вовсе не доверял ему, а иногда даже следил за ним, словно ожидая момента, когда тот сам себя выдаст. Но главного вопроса, волновавшего и его тоже, не задавал, будто бы копя решительность для подходящего момента.

Он наступил утром третьего дня, когда, после очередной бессонной ночи, он уже не выдержал:

— Кажется, в наших рядах завелась кры-ыса. — Издевательски протянул Вадим, глядя на Белгорода. — Ну, и где твой Крым, а?

— Понятия не имею. — Будто бы не обращая внимания на явно враждебную к себе интонацию и оскорбление, ответил Белгород. — Я доверяю тем, от кого получил эти сведения. Тут можете быть спокойны.

— Но ведь его нет! Никого — даже на горизонте! Как ты это объяснишь? — Продолжал наступление Воронеж. — А ты утверждал, что он всего в паре дней пути отсюда. Ну не будет же он стоять где-то и ждать, пока его враги сцапают!

— Может быть ты и прав, вот только я говорю правду. Крым близко, но почему всё ещё не объявился, я и сам не понимаю. — Отчеканил Белгород, видимо, желая закончить столь неприятную ему тему.

— Прекратить! — Ещё издали заслышав обвинения Воронежа, прервал того вмешавшийся Курск. — Давайте лучше делами займёмся, — и, не обращая внимания на недовольную мину брюнета, продолжил, — а с братом я сам поговорю. Кстати, ещё я бы хотел обсудить со всеми вами план дальнейших действий, поэтому жду всех через несколько минут за столом. И ещё: вы Ельца

не видели? Я уже весь дом обыскал, но не нашёл.

— Само собой, — засмеялся Воронеж, — если Морша там, то Ельчик точно не рядом.

21 мая 1571 года. Окраина г. Орёл.

То, что его главный город уже совсем близко, Орёл понял по всё нараставшему волнению, от которого сердце так и норовило выпрыгнуть из груди. Прежде, находясь так далеко от своей территории, он и подумать не мог о том, что он ощутит свою связь с ней так полно и мощно. Родная земля в прямом смысле давала силы и желание жить, работать, стараться на благо себя, своего народа и Московии в целом. Да, конечно, он уже бывал здесь в детстве, но тогда то ли в силу возраста, то ли статуса, то ли отсутствия возможности понять происходившее, он не смог почувствовать то, что именно заполняло его теперь.

И это было здорово. Только сейчас он понял, какую поддержку от родной территории получают олицетворения, живущие на ней.

Когда, ближе к концу третьего дня пути, его глазам предстал его главный город, Орёл и вовсе был счастлив. Родство с местом он ощущал не только в земле, по которой ехал, людях, которых встречал на дороге, но и в мелочах, ранее казавшихся ему обыденностями и на которые в других условиях он бы вряд ли обратил своё внимание.

Когда Ваня въехал на улицы, тянувшиеся к крепости, он понял, что именно здесь он бы и хотел жить больше всего. И, пусть тут не было ни больших и красивых книг, ни даже и тени тех прочих удобств, которые он видел в Москве, это место всё равно было его, а потому особый, ни с чем не сравнимый уют города с первых же шагов радушно принял путника в свои объятия.

Город одновременно и был похож на Елец и, особенно, на Чугуев, и нет. В случае последнего роднило ещё и наличие крепости, которая и была своеобразным символом Ваниного нынешнего занятия. И почему же он раньше так сопротивлялся ему, ведь его город был так важен стране, сами укрепления в него вписывались так, будто всегда здесь и стояли, а боевые товарищи — и вовсе стали для Орла почти семьёй? Вскоре Ваня увидел и крепостной вал, и ворота, а ещё некоторое время спустя, объяснившись с местными, получив помещение и приведя себя в порядок, уже обустраивался внутри на ночёвку. Это была первая ночь в его, Орла, городе. И для него это было сродни празднику.

22 мая 1571 года, г. Орёл.

Но провести её в тишине и спокойствии Ване было не суждено. Глубоко за полночь он был разбужен громкими криками, которые, как ему показалось сначала, шли отовсюду: и из помещений, и с улицы. Он отчётливо слышал топот, беготню, лязг доспехов и оружия и, конечно, многоэтажный мат, сопровождавший всё это. Из всего этого гомона сложно было что-либо разобрать, но, когда до его ушей долетело слово «татары», он понял всё.[1]

В одно мгновение по его телу пробежал холодок, а в голове пронеслась мысль о том, что его только-только обретённые друзья, возможно, уже мертвы. Страх сковал его тело. Пугало всё: и возможная встреча с самым главным врагом его жизни и то, что он может уже никогда не увидеть ставшие ему дорогими лица. А ведь он так и не поцеловался с Курском…

Но, даже если того уже нет на свете, то его мастерство и дело всей жизни пропадать впустую уж точно не должны, а потому, собрав в кулак остатки воли и вспомнив всё то, чему его учил Глеб, Орёл поднялся и, быстро одевшись, вышел из комнаты.

«Что ж, Глеб, — думал он, застёгивая на себе крепления доспеха, — наверное, я не смогу выполнить твоё задание, хоть оно и очень важно для тебя, для меня и для страны в целом. Я просто… Не могу ехать дальше в Москву, не узнав, что стало с тобой и… Остальными, конечно. Ладно. — Оборвал он печальные мысли. — Если я погибну, то хотя бы как герой. У Москвы, если что, и так защита есть: мама, ты ведь справишься, верно? А мне пока что важнее всего не попасться в плен.»