Волкодав
Шрифт:
«А что, если этот кто-то — это его первая любовь? У него правда кто-то был?.. — Продолжил Ваня свою первую мысль и тут же смутился. — В любом случае, так можно переживать только за очень дорогое олицетворение…»
— Не надо ничего им рассказывать. Я делюсь этим только с тобой. Самое странное, кстати, знаешь что?.. — Немного оживился Курск, словно поддержка Вани и правда давала результат. — Я был самым близким ему олицетворением, и эта земля должна была перейти ко мне после его смерти. Но я… Я совершенно не чувствую её своей, будто… Будто он всё ещё жив.
Было видно, что
— Это был Крым?.. — Стараясь унять волнение, спросил он собеседника и, заметив недоумение Курска, добавил: — Я имею в виду, это Крыму отдали в рабство то олицетворение?..
— Нет, это был Глинск[3]. Тебе это название ни о чем не говорит, но это бывший ордынец, сбежавший в Литву. Там-то он и стал… Рабовладельцем. — Курск вздохнул. — Некоторое время назад в округе говорили, что он, якобы, сдох, но я не знаю, верить ли этим сплетням. Если это правда, то я понятия не имею, где искать нужное мне олицетворение. Да и от самого него ни весточки, будто и вовсе след простыл. А вдруг он умер уже? Или в рабстве у кого-то другого?.. В общем, я уже не знаю, что и думать.
Он снова посмотрел на Ваню, который грустно улыбнулся.
— Знаешь, а ведь ты похож на него. — Как-то слишком мягко и обречённо произнес севрюк. — Я помню его белые локоны и кожу… Нежную, прямо как у тебя.
«Как я раньше не понял! Я только усугубляю ситуацию, напоминая ему его возможную пару! — Мысленно удивился Орёл. — И как он меня всё это время терпел?.. Хотя, погодите-ка… Если я напоминаю ему того, кто был ему дорог, то, выходит, я всё же ему нравлюсь?! Нет-нет-нет, быть не может! Он же так скучает! Это неправильно! Да и то олицетворение наверное сейчас очень страдает, если вообще живо ещё…»
Ваня чувствовал себя виноватым. За то, что посмел ещё робко и наивно, но думать, что у них с Курском может что-то получиться. За свои первые, ещё не до конца сформировавшиеся и понятные ему самому, чувства. За то, что тот, о ком так переживает Курск, негласно уже стал Орлу врагом. И с чего он вообще взял, что Курск свободен?..
— Ладно, пораспускали нюни, и хватит. — Взбодрившись, улыбнулся Ване наставник. — Не привык я к этому. Да и дел ещё много. Давай отдыхай тут, а я пойду к остальным.
Он встал и своей обычной уверенной походкой направился к двери в горницу с печью.
— Вань, — уже собираясь сделать шаг в другую комнату, Курск вдруг остановился и, обернувшись, окликнул Орла по имени. Это было совершенно несвойственно ему, ведь он почти всегда называл Орла просто Орлом, как и всех других. Курск и сам удивился внезапному порыву, но потом мысленно свалил всё на влияние последнего разговора.
— А? — Ваня уже был погружён в свои путанные мысли, и не сразу понял, что его учитель снова обращается к нему. — Что?
— Спасибо. Мне действительно стало легче. — Губы Курска тронула лёгкая улыбка. На этот раз она была настоящей. Орёл
«Может быть, ещё не всё потеряно? — Мелькнуло в его голове в ту секунду. — Что же всё-таки там за олицетворение такое было?..»
Снова вернувшись к раздумьям, Ваня ещё долго сидел в сенях, будто переваривая все полученные им сведения. За один только разговор на него обрушилось столько нового, что раскладывать по полочкам ему всё это придётся ещё долго.
Главным же открытием для юноши стало осознание того, что даже сдержанный и строгий Курск, с виду казавшийся бесчувственным воякой, тоже оказался способен на обычные человеческие чувства. Да и весь этот разговор очень сильно сблизил учителя и ученика, значительно сузив пропасть между ними и натянув через неё тонкую нить доверия.
Для того, чтобы окончательно понять, что ему делать дальше, Орёл решил записать всё в свой дневник, что он и исполнил сразу же по возвращении к его друзьям.
Начало весны 1571 года, г. Чугуев.
А время всё продолжало свой ход, и на смену холодной, но довольно уютной, зиме постепенно приходила весна. В начале марта солнце снова вернуло страждущей земле своё тепло, и под его влиянием снег начинал потихоньку таять, обнажая доколе спавшую под ним землю. Вскоре вернулись некоторые птицы, а с ними на улицы Чугуева, казалось, возвращались и люди.
А Ваня же всё занимался. Несмотря на свои болезни, он уже успел достичь некоторых успехов, и теперь уже мог, по крайней мере, уворачиваться от ударов Курска. Глядя на своего ученика, севрюк был доволен: в его руках и под его присмотром из этого придворного нытика рождался воин. Он был ещё слаб в бою, но он больше не был тем бесполезным придатком, ранее так тяготившим Курска своим присутствием. О полноценном противостоянии всё ещё не могло быть и речи, но Курск надеялся, что он успеет научить Орла всем его основам до прихода Крыма. Что татарин придёт, севрюк не сомневался. Он считал везением уже то, что зима прошла довольно спокойно, но душу его терзало плохое предчувствие, и он с трепетом, запертым глубоко внутри, проживал каждый свой новый день.
После разговора с Курском Орёл долго думал над тем, что ему делать дальше. С одной стороны, уже было глупо отрицать тот факт, что его учитель ему понравился, но, с другой, существовало некое загадочное олицетворение, негласно стоявшее между Орлом и его счастьем. Взвесив все «за» и «против», Ваня принял решение: он решил и дальше стараться не показывать свои чувства и, как и раньше, играть роль друга. «Если у Курска кто-то был, — рассуждал он про себя, — мне не стоит перебивать его память о том олицетворении. Наоборот, я, наверное, должен его поддержать. Он-то сам столько делает для меня — да я, по сути, полностью завишу от него! Вот и от меня будет прямая польза, пусть и пока что не в бою! — Его мысли вновь вернулись к волнующей его теме. — И потом, а что, если то олицетворение живо, и тоже ищет его? А если оно узнает, что Курск тут, и… Придёт к нам? Как я буду выпутываться? Нет уж, лучше быть всего лишь другом!»