Волкодав
Шрифт:
— Доброе утро, Вань. — Спустившись со второго этажа в столовую палату, он нашёл Тулу в кухне, прилегавшей к ней. — А я уже собиралась тебя будить. Ты помнишь, какой сегодня день?
И он вспомнил. Не то чтобы он не хотел чего-то или страшился, но совсем недавно его телу по человеческим меркам исполнилось шестнадцать, а этот возраст был совершенно особенным у них, олицетворений — после него они, наконец-то, становились взрослыми, ощущали родство со своей территорией в полной мере и, как и было положено каждому из них по судьбе, занимались главным делом своего народа.
Мечтой Орла с самого детства было
Всё свое детство он провёл рядом с матерью, Тулой[1], которая относилась к нему с той самой свойственной большинству матерей чрезмерной заботой о своем чаде. Отца же Ваня никогда не знал, и мать его, словно не желая вспоминать что-то старое и болезненное, отвечала на вопросы о нём кратко или односложно, изредка рассказывая небылицы. Она говорила, что отец Орла был очень храбрым и сильным олицетворением, и сокрушалась, что, скорее всего, он уже давно положил свою жизнь на алтарь военного дела. Но, чем старше становился мальчик, тем менее охотно он верил в эти сказки и всё чаще задавался вопросом о том, кто же все-таки был его настоящим отцом.
Жил Орёл вполне себе беззаботно: распорядок его дня особо ничем не был ограничен, кроме как учением, и поэтому он имел много времени на обдумывание всех происходящих с ним событий. Именно поэтому он рано начал вести дневник — он служил для него не только памятью, но и изо дня в день, шаг за шагом приближал его к мечте. Впрочем, своё время Орёл тратил не только на это: еще он любил общаться с самыми разными людьми и олицетворениями, слушать их, узнавать что-то новое. Но и природа не была чужда маленькому олицетворению — часто он, предупредив заранее мать, убегал куда-то в леса или на берега рек и там, наслаждаясь покоем и тишиной, записывал ход событий очередного дня.
Была в нём и доля высокомерия, и прежде всего оно проявлялось в том, что юноша отказывался делать какую-либо работу: как домашнюю, считая её женской обязанностью, так и ремесленную — казалось, он не имел талантов ни к одному из них. Не нашёл он места и в военном деле, хотя Тула регулярно пыталась привить сыну интерес к нему. Будучи весьма далёким от внешней политики, он не знал ничего ни о сражениях, ни о доспехах и прочих мелочах, а из всех новостей только лишь те, что касались его семьи, хоть сколько-то волновали его душу, но и на них его мысли не останавливались долго.
Он видел себя только лишь в одной роли, и ожидал от этого судьбоносного дня положительного для себя решения.
— Да, мам. — Стараясь не выдавать поднимающееся волнение, Ваня потянулся и зевнул. — Что на завтрак?
— Каша. Но я только еще готовлю, так что придется подождать.
— А почему ты сама готовишь? Можно же попросить кого-то из люд…
— Потому что люблю. — На несколько секунд развернувшись к севшему неподалеку сыну, Тула мягко улыбнулась.
Точно. Как он мог забыть увлечение Тулы готовкой? Её еда получалась особенно вкусно — так, что казалось, будто никто в целом свете не смог бы сравниться в этом мастерстве с ней. Орёл вспомнил ароматную мамину выпечку и уже было собирался попросить её приготовить что-то из неё вечером, но тут его мысли снова вернулись к сегодняшнему событию.
— Мам, а что там будет? Ты говорила, что Москва нашел мне работу?..
—
— А ты что, уже знаешь итог, да? — Поняв, что Туле что-то известно, Ваня тут же захотел выпытать у матери сколь-либо полезные сведения.
Вздохнув, Ксения отложила готовку и подошла к сыну.
— Вань… — Она замолчала.
— Д-да, мам?..
— Я не знаю его окончательного решения, но, признаю, у нас было несколько разговоров по поводу тебя после становления полноценным олицетворением. Пояснить, о чем именно шла речь, я не могу, но предупрежу: что бы ни сказал делать Великий Государь, ни в чём ему не перечь. Вань, ты понял меня? Даже если его решение покажется тебе странным, неправильным или даже опасным. Перед лицом судьбы ты после будешь не один.
С этими словами Тула, погладив сына по голове, обняла его за плечи. Конечно, она уже знала решение Москвы, и ей, как по-настоящему любящей матери, принять его получилось с большим трудом. Утешала она себя лишь одним — из её сына вырастет настоящий мужчина.
После завтрака Орёл поблагодарил мать и, по обыкновению чмокнув её в щеку, поднялся к себе и принялся за приготовления к предстоящему событию. В такой ответственный день выглядеть полагалось наилучшим образом, и потому он выбрал наиболее подходящий из своих нарядов — простой, но не лишённый красоты голубоватый кафтан, отороченный золотой тесьмой и украшенный по подолу такого же цвета завитушками, к нему синий кушак в тон, штаны похожего цвета, и, как обычно, свои любимые красные сапожки, заметно выделяющиеся на фоне общего одноцветного наряда. Орлу они очень нравились не только потому, что в них его ноги смотрелись аккуратными и меньшими по размеру, но также эта обувь делала его походку гораздо изящнее. Но Орёл не спешил одеваться, перед этим он ещё долго подготавливался к предстоящей встрече — сказалась выработанная с детства привычка быть чистым, опрятным и даже хорошо пахнущим, что, по тем временам, считалось не очень распространенным даже при дворе.
Время пролетело незаметно и, в итоге, Орёл обратил внимание на него только лишь тогда, когда солнце уже было в зените.
Был полдень, а, значит, он уже опоздал.
Ускорившись, он выскочил из комнаты, на ходу продолжая поправлять свою одежду.
Середина сентября 1570 года. г. Москва, Кремль.
Зал переговоров в личных палатах царя.
— Великий Государь, — в спокойном и слегка низком голосе, раздававшемся под сводами личных царских палат, всё также, как и пару часов назад, звучала тревога, — Курск был едва ли не последней нашей надеждой, но в сложившейся ситуации у нас практически открыта вся южная граница. Если Бахчисарай нападёт ещё раз в течение этого года, опасность будет угрожать и Вам тоже.
Этот своеобразный военный совет начался уже довольно давно, но главная причина сбора всех присутствующих всё ещё не была озвучена царем.
— Ты стал слишком мнительным, Касим[2]. — Слишком мягко и как будто даже покровительски ответил собеседнику другой голос. — Не беспокойся, это того не стоит. Сам посуди: в этом году он уже приходил в пору жатвы и, к сожалению, захватил слишком большой полон. Но, с другой стороны, это же позволит ему лишний раз не тревожить нас осенью и зимой.
Москва умолк, словно раздумывая над чем-то, и в это время в комнате начала сгущаться давящая тишина. Наконец, Михаил заговорил: