Вольная Русь. Гетман из будущего

Спесивцев Анатолий Федорович

– Пока я дрых, ничего интересного не произошло?

– Ни.

– Не, – синхронно мотнули головами атаманы одновременно.

– Совсем ничего? – непритворно удивился Аркадий.

– Совсем, – уверенно ответил Григорий. – Тишь да гладь. И погода улучшается, почитай, с кожным часом. Ежели и далее так пойдет, то завтра можно будет на каторгах в море выйти.

Один из курящих, судя по скудной бороденке – молодой донец, без понуканий вскочил с лавки, освобождая место для наказного атамана Созополя. Аркадий машинально сел, уже погруженный в обдумывание последнего сообщения.

«Ой, какая радость! Оце добре! И разведку ночью послать можно

будет, если волнение на море утихнет, и за сменой мне в Чигирин или Азов сгонять каторгу. Жаль, что донцы столицу в Кафу не перенесли еще, как собирались, до нее плыть куда ближе».

– Пане атамане, ось цидулка, що вы прохалы. – Джура Лаврик, невысокий, крепкого сложения юноша подал Аркадию бумагу. Тот ее попытался сразу просмотреть, однако далекое расположение керосиновой лампы, плотное облако табачного дыма вокруг и появившаяся недавно дальнозоркость не позволили этого сделать. Пришлось вставать, идти к лучше освещенному месту и смотреть там. Еще находясь в сумеречном состоянии вскоре после штурма, он попросил составить сводную справку о потерях в живой силе и растраченных припасах.

«Так-так, убитых семеро, раненых двенадцать, причем уже четверо отошли в иной мир. Ну, это-то неудивительно – наши не на виду стояли, турки могли только верх торса и голову видеть, – поэтому-то и большая часть ранений тяжелые или смертельные. А я, лох неумытый, вообще стреляющих в их войске не заметил… Хорош полководец… Будем надеяться, что мне здесь недолго осталось командовать, а то ведь по итогам и в мешке морские процедуры принять можно. Надо расспросить полковников, где казаки смерть нашли. Так, пороха спалили… многовато, свинца и ядер израсходовали… терпимо, стой!»

Аркадий вернулся к строчке расхода пороха и, вспомнив первоначальную цифру его запаса, посчитал процент расхода.

«Охренеть. Это получается, что осада только началась, а мы уже почти четверть пороховых запасов спалили. Вот это номер… так прибытия помощи можно и не дождаться. Если нам нечем будет стрелять, то нас не то что янычары, райя забьют-затопчут! Стреляли – веселились, подсчитали – прослезились».

С нескрываемо кислой физиономией вернулся в «курительный уголок». Там уже собрались все основные руководители крепости. Большая часть с дымящимися трубками, причем сгорал в них не только табак, даже нечувствительный нос попаданца улавливал в облаке запах каких-то травяных добавок и конопли. Естественно, атмосфера в помещении сгустилась еще больше. Но сугубо в прямом, не в фигуральном смысле – казацкие руководители лучились оптимизмом после отбитого штурма. Разбившись на группки по двое-четверо, они увлеченно обсуждали животрепещущие проблемы. Нет, не недавний вражеский штурм и не скорое его повторение. Вот еще. Люди говорили о самом важном: бабах и горилке.

«Обалдеть, упасть, не встать. Тут неизвестно, доживем ли до утра, вот-вот враги на штурм пойдут, а они обмениваются адресами шинков с менее чем обычно паленой горилкой и спорят, какие все-таки женские прелести важнее, те, что выше талии, или ниже. Непрошибаемый оптимизм! Действительно, прав был Маяковский:

«Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире прочнее гвоздей» [5] . Хотя пускать такой материал на гвозди – расстрельное преступление, мы ему более подходящее применение найдем».

5

Автор

знает, что стихи написал не Маяковский, а Тихонов. Но Аркадий никогда не был поклонником поэзии и невольно перепутал – Интернета-то для проверки у него нет.

– Панове, – гаркнул, как на майдане (иначе просто не услышат), Аркадий.

В каземате настала почти мертвая тишина. «Почти» потому, что в бойницы проникали звуки из не такого уж далекого гиреевского лагеря, турки явно собирались не спать, а воевать этой ночью. Все присутствующие повернулись к Москалю-чародею. Кого-то он знал раньше, с кем-то в большей или меньшей степени познакомился уже здесь. Трудностей в опознавании почтенных атаманов не было, каждый второй имел на лице «особую примету», шрам, часто не один – от пули, сабли, ожога…

– Я вот тут прочитал, что мы уже сожгли четверть пороховых запасов. Один бог знает, сколько турки под стенами простоят, однако, если порох у нас совсем кончится, нам не уцелеть. Приказываю поменьше стрелять на дальние расстояния, пушкам же вообще палить только картечью, не более чем на сто сажен, лучше на семьдесят пять.

– Дык ясно. Чаво яво, порох, зазря палить.

– Понятно.

– Побережемо.

К удивлению Аркадия, никто возражать приказу не стал и не пытался напомнить, что приказ на обстрел гиреевского лагеря из пушек дал сам наказной атаман войска. Больше ценных указаний Москаль-чародей давать не решился и отправил атаманов по местам – руководить обороной отдельных частей крепости.

Ждать предутреннего времени или хотя бы глубокой ночи враги не стали. Только стемнело, двинулись на штурм. Впрочем, при укрытом облаками, пусть и не такими плотными, как в предыдущие дни, небе даже самым зоркоглазым удалось высмотреть приближение турок к валам далеко не сразу. Посему экономия пороха от прекращения пальбы вдаль произошла естественным образом – различить отдельные фигуры идущих на приступ можно стало метров за двести, да и то не все, а только мулл в белых чалмах, они опять шли в первых рядах.

Их-то и начали, прежде всего, отстреливать обороняющиеся из ружей, для пушек пока целей видно не было. И тут же получили обратку. Среди наступавших то здесь, то там вспыхивали огоньки ответных выстрелов. Янычары, как и казаки, являлись исключением из уровня обученности воинов тех лет, и те и другие умели стрелять ночью. Правда, в этом бою условия для перестрелки сложились уж очень неравными. Казаки палили, будучи частично укрыты, попасть им можно в голову или самый верх торса, причем вели огонь они с упора, а янычарам пришлось отстреливаться стоя в открытом поле, не имея опоры.

Солидным бонусом для обороняющихся стало очень заметное преимущество в высоте – валы и бастионы построили на холмах, попадать в противника наверху куда труднее, чем если он расположился внизу. Подойдя к валам, турки автоматически лишались возможности отстреливаться, при подъеме ствола у них слетал порох с затравочной полки. Но так близко врагов подпускать никто не собирался, ставка изначально делалась на преимущество в огневой мощи.

По мере приближения неприятелей к валам их могло заметить все большее число казаков, частота стрельбы резко выросла, как и количество пораженных пулями турок. Вскоре наступающие дошли до минного поля, практически одновременно пушкари смогли выглядеть (или посчитать, что выглядели – адреналин в крови требовал действий) достаточно плотные для картечи ряды врагов. Грохот на поле боя усилился и разнообразился. Громко бахали мины, щедро рассылая вокруг щебень, коротко бомкали пушки, практически непрерывно пухкали с обеих сторон ружья, кричали – от ярости или боли – сражающиеся.