Вольно, генерал: Стокгольмский синдром
Шрифт:
Гораздо больше ему нравилось смотреть на сломленного, но не сломавшегося генерала, старающегося выглядеть достойно. С опухшими губами и носом, выглядящего ужасно. Так бы решил кто-то, но не Молох. Для него физические раны не значили ничего. Вот если бы так генерал был изранен внутри, душевно – это было бы по-настоящему страшно. В своём представлении Молох был гуманистом.
Он прижался ко лбу Люциана своим, ободряя его чередой коротких поцелуев. Главком прижался к генералу поближе, чтобы тереться об его член своим.
Моргенштерн вцепился в плечи Молоха и зажмурился,
Главнокомандующий двигал рукой умело и уверенно, постепенно заставляя Люциана с томлением дрожать. Сквозь засохшую в ноздрях кровь генерал чувствовал запах мужского тела, и он немного успокаивал. Интересно, дыша им, демон вбирал в себя частичку главнокомандующего? Чтобы иметь при себе хоть что-то, если ему однажды надоест садистская игра.
Впрочем, сейчас Люциан принял в себя нечто большее, чем частичка.
Генерал стиснул зубы от резко возникшего дискомфорта и прижался лицом к плечу, чтобы заглушить себя. Так продолжалось недолго: главнокомандующий быстро нашёл чувствительное место – и Люциан вновь приник к стене. Молох с силой сжал его бёдра и носом прижался к щетинистой щеке. Сейчас генерал казался ему таким слабым и податливым, едва ли не беззащитным.
Его руки оказались у него на шее. Стоило ли это воспринимать как нечто сентиментальное? Вряд ли, потому что когтистые пальцы оставили много красных дорожек у него на спине. Что ж, это было честно. Интересно, на что этот генералишка в принципе способен.
Воспоминания Люциана обрывались после того, как Молох сосредоточился на главном. Движения были стремительными и уверенными. Сдавленный голос генерала ритмично раздавался эхом. Он цеплялся за Молоха, содрогаясь от нетерпения, и кусал его за мочку уха. Получалось так сильно, будто он хотел отплатить сполна.
Всё бы хорошо, но Люциан соскользнул с выступа. Молоху не хотелось прерывать процесса, поэтому он просто развернул генерала и возобновил процесс. Ритмичные шлепки раздавались по душевой в унисон движениям.
– Как шлюху ебёшь… – рыкнул Моргенштерн, выпрямляясь, за что сразу оказался впечатанным лицом в стену.
– Самую сладкую шлюху, – галантно поправив, Молох вцепился в волосы генерала и звонко шлепнул его по заднице, оставляя заметный краснеющий след от ладони. Люциан издал нечленораздельный гортанный звук и уперся локтями в стену, склонив голову. Может, это всё-таки сон?..
И кошмарного тирана на самом деле не существует. Не было всего этого насилия. Сейчас демон проснётся, выпьет аспирина и отправится на работу… Однако Моргенштерна трахают, каждый раз сильнее, и заставляют дышать так часто, насколько возможно, потому что лишь дыхание и закушенные пальцы способны предотвратить появление стонов. Всё что угодно, кроме них. Он разрешил себе даже рык – и пусть Молох думает, что он сумасшедший, так даже лучше – быстрее отстанет.
Но всё-таки? Было ли в Молохе что-то, пусть даже отдалённо, но напоминающее человеческое? Возможно. Однако об этом он никогда не задумается. Если только услышит от того, кому жить надоело: есть в нем что-то неплохое, да. Искусство
Почему тогда Молох так мирно хмыкает, когда побитый и вновь изнасилованный им Люциан лежит у него на плече? На широкой и уютной кровати. Генерал не чувствует, что под затылком уже не стена, а более мягкое плечо демона: оковы сна слишком сильны.
Молох в полумраке читает Маккиавелли, а свободной рукой мягко теребит чёрные поблескивающие волосы.
Оказия 9: The negative sex (кинк)
Молох исчез на несколько недель, оставив после себя лишь спокойствие и безмятежность.
Люциану непривычно, когда никто не вламывается и не берёт своё. В жизни воцарилась «звенящая тишина», которая щекотала пытливый ум. Она вынуждала неосознанно озираться по сторонам в ожидании того, что это наваждение и рыжеволосый амбал всё же ворвется откуда-нибудь. Тогда начнётся очередной постельный поединок, где Люциану пресекут все шансы пошевелиться. Привяжут, например, руки к изголовью кровати и оставят с собственным мнением наедине.
Тянулись дни. Каждый был похож на другой. Распорядок дня отпечатался в мозгу и вызывал тошноту. Движения дошли до автоматизма. Слежавшаяся постель отвращала. Моргенштерн со временем всё меньше хотел возвращаться домой. Иногда, чистя перед сном зубы, он застывал перед зеркалом и утопал в собственных тягучих мыслях. Машинка продолжала подскакивать, полоща бельё. Мобильник упал на кафель.
На треснувшем экране не было ни одного звонка. Хотя бы одно смс могло стать спасительным ударом и восстановить привычное сердцебиение.
Мужчина лежал на широкой постели, застеленной мертвецки белым. Матрас на ней был пружинистым и скрипел при каждом движении. Люциан старался не шевелиться и с тоской смотрел в окно. Конечно, мысли роились вокруг всего одной неясной вещи.
«Неужели он забыл?»
Нет. Вряд ли Люциан скучал. Ему просто было непонятно, что могло стать причиной паузы. Всё, вроде бы, шло своим чередом. Он даже сопротивлялся как обычно, не вытворяя ничего нового. Когда они виделись в последний раз, Молох с таким же раздевающим взглядом смотрел на него. Явных причин, способных дать ответ, генерал упорно не видел.
Слишком долго Молох не появлялся, и это даже немного беспокоило. Но слово «беспокойство» было для Люциана слишком громким. По его мнению, он подозревал. Подозревал, что беспокоится о том, кто издевался над ним на протяжении нескольких месяцев. Нет, пора с этим заканчивать. Стокгольмский синдром должен наконец выйти из моды.
Люциан взял с тумбочки вчерашний чай и отхлебнул. Он был приятно прохладным, отдавал сладко-лимонным вкусом и прекрасно утолял жажду. Холодная ручка подстаканника морозила пальцы, и это освежало голову в душной комнате. Пахло плесенью и сыростью, но вставать и открывать окно было лениво, поскольку тогда нарушилась бы эта атмосфера ожидания чего-то. Так приятно приложить железо к разгорячённой голове.