Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
Постучав в дверь, вошел в покой великого князя дворецкий.
– Государь, – доложил он, – пришел некий фрязин от легата папского, а что баит, не разумею. Токмо к тобе хочет. Может, его Федор Василич наперед спросит?
– Ну, спроси, Федор Василич, – согласился великий князь. – Где он?
– В передней, государь…
Дьяк Курицын вышел.
– Как, Данилушка, – спросил великий князь, – моя княгиня без русского языка с хозяйством-то обходится?
– По-русски она разумеет, государь, а сказать мало может. Из сенных девок у ней одна болгарка есть, та понятно
Данила Константинович замолчал и глубоко вздохнул.
– Ты что вздыхаешь-то, Данилушка? – с легкой усмешкой спросил Иван Васильевич. – Жалеешь, что старина рушится?
– Эх, государь мой, – оглядевшись на всякий случай, заговорил вполголоса дворецкий, – новые-то порядки чудные вельми. Спросил я как-то болгарку, Цанкой звать: что-де две старухи у государыни деют? «Сии, – баит она, – травы всякие ведают, зелья варят». – «Пошто же сие деют?» – говорю, а она мне: «Вещие бабы сии: могут отраву смертную дать, сгубить незаметно, могут и ото всякого яда исцелить».
Иван Васильевич нахмурил брови и с сомнением сказал:
– На что ей вещие бабы, когда с ней лекарь есть?
– Тот, сказывает Цанка-то, в ядах ничего не разумеет. У них там, у фрязинов и греков, все знатные князи, духовные и мирские, при собе таких вещих людей доржат. Собя берегут и других травят, когда надобно.
Вспомнилось великому князю, как повар в Новгороде Димитрия Шемяку отравленной курицей накормил.
– Ишь чему святые папы дщерь свою духовную научили, – сказал он глухо. – Ты, Данилушка, молчи, но глаз не спущай. Любят люди зло наипаче всего…
– Яз, государь, Цанку-то помалу уж приручил. Она ныне…
Отворилась дверь, и в покой вошел дьяк Курицын, весьма расстроенный. Великий князь забеспокоился и резко спросил:
– Зло какое?
– Легатов вестник повестовал мне о воровстве пред тобой Ивана Фрязина. Обманом он объявил тобе, что Тревизан ему племянником доводится. Тревизан же не фрязин, а грек из Мореи и вовсе денежнику не родня.
– Да пошто же приехал к нам сей Тревизан? – нетерпеливо перебил Курицына Иван Васильевич.
– Государь, – ответил дьяк, – легат-то повестует, что ведомо ему, пошто у нас Тревизан. Послан он к тобе, государь, от Венецейской синьории и от дуки венецейского Николы Троно с челобитьем и подарками, дабы ты пожаловал Тревизана и к Ахмату, царю Большой Орды, со своим же послом отпустил. А везет Тревизан челобитье к Ахмату ото всех фряжских земель со многими дарами, дабы Ахмат им в помочь воссел на коня и шел бы великою ратью на султана турецкого.
Великий князь вскочил с места. Лицо его исказилось от гнева, стало страшным. Он быстро заходил вдоль покоя. Потом подошел к любимому месту у окна и стал смотреть в него, словно окаменел весь. Так же неподвижно позади государя стояли на своих местах и дьяк и дворецкий.
Но вот, не оборачиваясь, видимо, сдерживая гнев, великий князь резко и беспощадно произнес:
– Федор Василич, наряди немедля обыск. Вызнай
Весть о гневе государевом всполошила всех чужеземцев в Москве. Бонумбре, узнав из разговора с дьяком Курицыным, что Тревизану грозит смерть, просил допустить его со всей свитой своей к великому князю челом бить за Тревизана. Курицын обещал, но пока, уверившись в правде донесения, велел заковать в цепи Ивана Фрязина и Тревизана, вести их обоих по улицам с великим бесчестием в оковах и пешими. Потом же посадить порознь в земляную тюрьму как воров и разбойников.
Доклад дьяка великий князь выслушал спокойно, холодно, сказав в ответ:
– Ивана Фрязина возьми за приставы, пошли его на Коломну в тесное заключение. Хоромы его отобрать, а жену и детей за приставами держать. Тревизана же на Москве казнить нещадно, дабы обманывать нас чужеземцам неповадно было.
Видя великого князя более спокойным, дьяк Федор Васильевич осмелился сказать и свое слово.
– Государь, – молвил он осторожно, – может, лучше будет посла днесь же от нас снарядить к венецейскому дуке Троно. Тревизан же пока в заключении будет. Понадобится нам Венеция-то. Мастеров там всяких много.
В покои к великому князю вошел дворецкий и сказал:
– Прости, государь, повелела мне великая княгиня Софья Фоминична молить тя, дабы принял ты челобитье от легата папского о Тревизане…
Иван Васильевич усмехнулся и сказал Курицыну:
– Вовремя ты, Федор Василич, о венецейских мастерах вспомнил. Ну, Данила Костянтиныч, где легатус-то сей? Зови его.
– У княгини твоей. Сей часец приведу, государь.
– Токмо в переднюю мою, – сказал великий князь, – да пришли Саввушку с кафтаном нарядным. Избери сам, который побогаче.
Когда Иван Васильевич вместе с дьяком Курицыным вышел в переднюю, то ожидавший там архиепископ Бонумбре и сопровождающие его духовные и светские люди почтительно двинулись навстречу великому князю.
– Будьте здравы, ваше величество, – перевел слова архиепископа дьяк Курицын, – яз и все, кто со мной, челом бьем: пожалуйте посла венецейского и смилуйтесь над ним, сами же обошлитесь об этом с дукой венецейским и синьорией.
– Будьте и вы здравы, ваше высокопреосвященство, – ответил великий князь и, не желая брать благословения от иноверца, но в то же время чтя его высокий духовный чин, подал ему руку как равному себе светскому человеку.
Усадив папского легата против себя и повелев подать лучших медов, великий князь сказал ему:
– Из уважения к его святейшеству папе, – как перевел дьяк Курицын легату слова государя, – я принимаю ваше ходатайство о Тревизане и сделаю так, как вы просите.
Потом великий князь собственноручно наполнил кубок архиепископа. Остальным подал кубки дворецкий.
Встав, с кубком в руках, государь произнес:
– За здравие его святейшества папы.
Легат, испросив разрешение испить здравицу за государя, провозгласил: