Волны словно кенгуру
Шрифт:
– Неги, капитан! крикнул Фёдор Михайлович, а мне сказал: - У него сын третьим штурманом на "Уссурийске" плавает. Семья-то морская. Все плавают, никак собраться не могут. Один во Владивосток - другой из Владивостока. Один в Индию - другой в Америку.
Капитан прочитал радиограмму,замахал ею, как флажком:
– Полундра! Витька тоже к Малаккскому проливу подходит. Встретимся! За дело, ребята, чтоб всё сверкало!
Мы работали катками. А Иван Савельич красил кистью и приговаривал:
– Ну, теперь уж точно,
ВСЁ БЫВАЕТ...
Красили мы хорошо, но солнце работало ещё быстрее. Сначала пароход стал розовым, через несколько минут - ярко-красным. А скоро наступила ночь.
Я тоже ждал сообщений из дому. Где-то рядом летели точки и тире, но всё мимо моей каюты.
Я оделся и пошёл на мостик.
Открыл дверь, занёс ногу и шагнул не на палубу, а прямо в звёзды.
Из-за горизонта поднимался Южный Крест. Над мачтой разгорался Скорпион... А возле звёзд, на мостике, опять торчали три головы. Опять дружки собрались. Веня был на вахте, Коля-артековец оторвался от грузовых бумаг, вышел подышать, а Митя отстучал все радиограммы, все принял - и к дружкам.
То и дело по горизонту полз какой-нибудь огонёк, пробиралось сквозь ночь судёнышко. Не столкнуться бы. Место серьёзное - впереди Малаккский пролив, Сингапур. Океанский перекрёсток!
Ребята о чём-то разговаривали. Я подошёл к ним: всем вместе повеселей.
– А птиц киви в Зеландии видел?
– спросил Митя. Он ещё нигде не был.
– Н-нет, - сказал Веня.
– А что, некогда было?
– спросил Коля.
– П-поч-чему? Мы на "П-пионере" там месяц стояли. Я охнул. На "Пионере"! Это ведь на нём мне нужно было идти в плавание!
Тут из открытой рубки раздался усталый голос:
– Зеландия Зеландией, а какого-нибудь японца не проспите. А то будем здесь без штанов в воду прыгать.
В рубке на диванчике дремал, накрывшись фуфайкой, Иван Савельич. Дремал да прислушивался. Веня штурман-то молодой...
– Смотреть, к-конечно, надо, - обиделся Веня.
– Смотрим.
– Лучше нужно, внимательнее, - сказал капитан.
– А то мало ли что бывает.
– А что?
– спросил Митя.
– Всё, - усмехнулся Иван Савельич, но отвечать не стал: ночь, время позднее. Хотелось отдохнуть.
А что "всё", мы увидели на следующий день. После обеда собралось на корме позагорать полкоманды. Боцман на скамейке ремонтировал модель каравеллы и жаловался:
– На тебе! Вёз сыну, а она в шторм в каюте расшиблась!
Фёдор Михайлович, прохаживаясь, заглядывал в тетрадку и повторял английские слова. А у переборки с графином в руке стоял Ваня - в очках и в трусиках. Он запрокидывал графин, поливал из него на плечи, чтоб лучше брался загар, и улыбался:
– Ну всё, идём в Малакку и в Пенанг! Рубашки покупать!
За бортом, отражаясь в воде, шли тяжело гружённые суда. Вдруг боцман привстал и закричал:
– Ты смотри,
Прямо на нас шёл большой японский танкер. Ни на палубе, ни в рубке не было ни одного человека.
– А наши что, не видят? Эгей!
– крикнул боцман и, сунув каравеллу под скамью, побежал наверх.
Все бросились за ним.
Наверху в рубке тоже смотрели в сторону танкера. Японцы шли почти нам наперерез.
Иван Савельич смотрел в бинокль:
– Что они, вымерли там? Отворачивать должен был танкер. Веня стоял у двери.
– Б-быстро на руль!
– крикнул он вахтенному.
– П-пра-во р-руля!
– Есть право руля!
Нос парохода пошёл вправо. Но японцы всё равно шли почти на таран! Они не отворачивали.
Ещё метров двести - и мы столкнёмся...
– Гудок!
– крикнул Иван Савельич и бросился на крыло. Резко потянулись над судном гудки.
– Ещё п-право десять!
– отрывисто приказал Веня. Судно резко отвернуло, и тут мимо нас, словно вырулив на улицу, пронёсся "японец". На его палубу, сумасшедше протирая глаза, выскакивала команда.
– Очумели?!
– красный от возмущения, крикнул Иван Савельич.
– Ну собаки, ну барбосы! Перепились! На вахте уснули...
На палубе у нас матросы размахивали руками, шумели:
– Уснуть на вахте среди дороги! Сони паршивые! Глаза у них от сна заросли!
– Зачем ругаться?
– сказал вдруг "Чудеса ботаники".
– На технику понадеялись.
– На технику!
– рассердился капитан.
– Со своей техникой голову скоро потеряют. Техника техникой, а голова головой!
Штурманы смотрели в сторону "японца", вслед убегающему флагу с солнышком.
– Не кормить бы их неделю!
– погрозил им Ваня графином.
– Тогда они по-другому работали бы! Не дрыхли бы на вахте!
ТАКАЯ МОРСКАЯ ЖИЗНЬ!
Мы шли рядом с экватором, к младшим братьям Сингапура. Весь вечер над маленькими встречными островками поднимались душные облака, собирались в густые, цветастые тучи, потом сталкивались, и всю ночь то над форштевнем, то за кормой взрывались гигантские молнии, размахивали электрическими руками. Иногда по палубе прокатывался ливень. Нас обдавало тёплой водой, и снова начинали скоморошничать и сердито дурачиться молнии.
Слева при вспышках кудрявились берега Индонезии. А справа, как шкатулка, переполненная живыми светлячками, оставался Сингапур.
Я сидел в радиорубке рядом с начальником рации, среди потрескивающих аппаратов, и слушал, как какой-то итальянец кричал из-за океана:
– "О мама миа!"
– О гот!
– сердился где-то немец. Откуда-то тихо донеслось:
– "Шота Руставели", "Шота Руставели", говорит "Москва-радио"!
Я вскочил:
– Это же рядом с моим домом! Но вдруг послышалось: