Волны словно кенгуру

Коржиков Виталий Титович

Прошли ещё немного, попали на старую улицу, - рикши сидят, хибары кренятся, но по улице бодро шагают молоденькие краснощёкие девушки в форме регулировщиц, нам козыряют и улыбаются. Такого в Сингапуре ещё не было.

Впереди поднимаются новые зелёные, как морская вода, кварталы, а на площади среди пальм словно бы пулемёты трещат. Подошли мы поближе, а это у канала, где обычно рикши спали, рабочие взрывают отбойными молотками асфальт.

Валерий Иванович достал свой фотоминомёт, прицелился, а они улыбнулись и подняли вверх руки:

–

Салют!

И мы тоже ответили:

– Салют рабочему классу!

– Ну как?
– спросил меня Валерий Иванович.
– Хорошо Сингапур переделывают?

– Хорошо!
– говорю.
– Только ведь строят всё больше для капиталистов, для чиновников...

А Валерий Иванович подумал и говорит:

– Ничего. Рабочие люди город построили, а когда-нибудь и всю жизнь здесь перестроят. Главное, есть рабочий народ, а не одни рикши и торгаши.

– Что верно, - говорю, - то верно.

Мы свернули к почте, выбрал я открытку с видом набережной, написал: "Привет из Сингапура", и посмотрел на марки. Вот пальмы, вот рыбы, вот танцовщица... И вдруг остановился. Хорошо, что не поторопились с письмом. Теперь знаю, какую марку наклеить. Эту, голубую, - с кораблями вдали, с новыми домами и с набережной, по которой идут рабочие люди.

ВАНИНЫ СУХАРИ

Последний раз мигнул нам сингапурский маяк, заклубились джунгли Суматры и быстро остались за горизонтом.

Я всё чаще выходил на палубу, смотрел, когда же появятся Андаманские острова, после которых можно поговорить с Москвой. Но островов всё не было, и только мираж городил на горизонте свои летучие замысловатые города...

Как-то я простоял на мостике допоздна, проголодался и заглянул к Ване в камбуз. Он всё ещё громыхал посудой.

Кок открыл электродуховку, достал оттуда противень и встряхнул на нём румяные сухари. Увидел меня и говорит:

– Ну, что там видно? Скоро ботики покупать будем и малайских мартышек?

Я даже руки опустил. Ну Ваня! О чём ни заговорит, только и слышишь: "Покупать да покупать!" Будто больше ни о чём не думает. Что за человек!

Хотел я его уже отругать, а Ваня протянул мне противень:

– Бери.

Я рассмеялся.

– Не обобрать бы!

– Куда там обобрать!
– сказал Ваня и стал ссыпать сухари в большой бумажный кулёк.
– Вон их у меня сколько!

В углу стояли три полнёхоньких мешка.

– Да зачем тебе столько?
– удивился я.

Ваня посмотрел на меня сквозь толстые очки и сказал:

– Ещё неизвестно, куда завернём. Знаешь, какие есть места? Ой-ё-ёй! Выглянешь утром из камбуза, а за окном очередь. Люди чуть не голые стоят и тянут руки: "Дай, дай". Ночью зароются на берегу в песок (спать больше негде), а встанут - и опять к пароходу: "Дай, дай". Хоть руки и не все тянут, а глаза всё равно просят. Их и десятью мешками не накормишь!

Я взял сухарь и пошёл к себе.

"Нет, - думаю, - зря я собирался

Ваню ругать. Тут вон, как посмотришь, люди все в золоте через своих шагают, копейки не подадут, руки не протянут. А Ваня плывёт через океаны и думает, как других - за океаном-то - хлебом накормить. Человек наш Ваня! Настоящий!"

МОЛОДЦЫ, РЕБЯТА!

За дни стоянки отвык я от рулевой рубки, от мостика, а когда вышел на крыло, огляделся: вроде бы всё на месте, и всё-таки не хватает чего-то. Присмотрелся ещё и улыбнулся: трёх голов-то, двух чёрных и одной белой, над бортом не видно.

– Что-то нет нашей троицы. Уж не рассорились ли?
– спросил я Фёдора Михайловича.

– Не знаю, - сказал он.
– Вроде бы нет. Веня со мной в город ходил. Какие-то плёнки с песнями Индонезии искал.

"Интересно, - думаю.
– Плёнки с индонезийскими песнями обещал в свою школу Митя, радист".

– А Коля день и ночь с грузами разбирался. Да ещё монетами с грузчиками менялся.

– Так ведь монеты своим пионерам должен привезти Веня!
– вспомнил я. Это он коллекцию собирает.

Постоял я, походил, вдруг смотрю - бежит по трапу Митя, как куличок, держит картонку, на которой летучая рыба распластала острые крылья.

На минуту остановился, говорит:

– Это я для Коли высушу. Пусть везёт своим пионерам. Тут я всё понял. Молодцы, ребята!

Они хоть и врозь ходили, а были всё время вместе. Друг о друге помнили, друг для друга старались что-то хорошее сделать. Значит, и не расставались.

ПЕСНИ В ОКЕАНЕ

Наконец мы вышли на открытый простор. Снова побежали за солнышком на запад. И снова забасил, запел океан, набрал полную грудь воздуха. Да и всем вольнее запелось: дело идёт к концу рейса. Впереди Индия.

Заглядывал в рулевую капитан, прокладывал курс, просматривал карту погоды и всё напевал.

Выходил на корму Ваня с камбуза, смотрел вперёд: "Ну что, скоро будем покупать обезьян?" - и затягивал под Раджа Капура: "Бродяга я-а..."

Зашёл я к Коле. Он острым карандашом исправлял в тетради английский текст и пел: "Артековец сегодня, артековец сегодня, артековец всегда..."

Следом за мной в каюту осторожно вошёл Фёдор Михайлович, спросил:

– Николай Николаич, контрольную мою по-английскому проверил?

"Вон чья тетрадь!" - узнал я. Коля кивнул:

– Проверил. Хорошо. Почти без ошибок.

Фёдор Михайлович расплылся в улыбке, тряхнул сединой и тоже вдруг запел: "Артековец всегда!"

И я запел.

Побежал в радиорубку к начальнику рации: может, и ему поётся? Упрошу в весёлую минуту поговорить с Москвой по радиотелефону, совсем будет весело!

В рубке у начальника рации стоял треск, писк, взрывались голоса всего мира. Но сам начальник не пел. Он решал шахматные задачи. Увидев меня, он прошёлся по рубке, вскинул согнутый крючком палец и воскликнул: