Вольные повести и рассказы
Шрифт:
Воззрились на гаранта исторической истины. Гарант неважно молчал, опустив глаза ниц и пережёвывая зубокуску. Видимо, с ним уже полемизировали, и он сказал своё слово. Дискутировать не в его характере. Ничего, дедушка, ты ещё повторишь своё слово, как тебя Люба припрёт! Дед Любан безразлично махнул на отца рукой. Что есть, мол, что нету. Он сам рвался в первые роли.
– А что ж эт она, внучок, я слыхал, две косы носит? Ай была замужем, ай вышла на улицу?… – Всё знают. Но дед гнул свою линию. Будто наскакивал, а сам уже принял сторону одноименного внука.
– Врут,
– Кем проверено?
– Да мной и проверено.
– Как?
– Ну, как, не при Миланке же…
– Эк, нашёл секреты. Сказывай!
– Ну, дед, ты всегда. Как проверяют? Ты же учил: как курицу, пощупал и все дела.
– Га-га-га…
– А она? – привязался дед. Но я уже знал умысел деда. Склоняет мнение рода.
– И она пощупала…
– И што?
– Опять при Миланке?
– Само собой, ей знать надо…
– Аа. А я думал, ей знать не надо. Ну, так та Люба сказала, что у меня дышло, в которое можно запрягать двух котов…
– Га-га-га!.. – не это ли требовалось, чтобы восславить род? Для нас это «дышло» не предмет тяжести или тягла, а предмет гордости, несмотря на некоторые неудобства на танцах и прочем. Иван Барков сказал о Луке Мудищеве, словно слышал о нашем роде. «… Судьбою не был он балуем, И про него сказал бы я: Судьба его снабдила х*ем, Не давши больше ни х*я!» Из печатной песни буквы не выкинешь (но можно заменить её другим знаком). Судьба, сколько снабдила нас, столько и спрашивает.
– А дальше? – отсмеявшись, допрашивал дед. Ну-ну, будем шутить до конца.
– Дальше сказала она, что если жёны моих родственников терпят, то и она притерпится…
– Га-га-га… – потешались язычники. Смеялись и старухи, речь-то о них…
– Вот что и требовалось, – заключил дед. – А то потом пойдёт по миру трепать языком, что у её мужа недомер или мягкость в теле…
– Я без вины виноват перед ней. Сказала, что если будет на новоселье, то этим днём всё и решится, – привёл я слова Любы.
– Хорошая девка. Пусть едет, там всё и решится, – повторил и дед слова Любы. Он уже примерился к внучке:
– Ну, а ты что поняла из этого, Миланка милая? – пытливый юмор из него только не сыпался. Миланка, с присушим ей тем же юмором, без тени смущения отозвалась:
– Я поняла, дедушка, что они обрученились…
– Га-га-га… – было всеобщее одобрение правильности ответа внучки.
Под звон гранёных тема была исчерпана. От меня вроде отстали. Стали, кто хотел, говорить тосты, потом незаметно перешли на песни. Пели миланкины песни. Родя играл на гармошке. Все мастера, все при деле. Главная задача была решена. Все разомлели. Особо расчувствовался отец. Он часто говорил дочери, чтобы стихи её были простыми, лирическими и из жизни. Похоже, песни соответствовали стандарту его души.
– Ну, дочь! Гений наш утрешний! Всё лучше и лучше. Пиши-пиши, хоть одна выйдешь в люди… Умница ты моя! Какого же жениха тебе надо?! Тебе пару-то и не подберёшь, – отец зациклился на невестах, забывшись, что женихов отбирает его отец, дед Любан.
На чувственные слова отца отреагировал Родим Родимич, наследник отца.
– Зря ты, атя, Любана ложкой по лбу треснул, – осудил он. – Такое дарование да отдавать в чужой род! Не захотел отдать её Любану, отдай мне, я женюсь на Миланке… – мы так и охолодели. Напился. А может, шутит? Отец пришёл в ужас. Но, скажу, не долго он пребывал в ужасе. Потаращившись на любимца, он осмыслил.
– Наклони-ка голову! – велел отец сыну. Наследник повиновался. Отец взял Родьку за дембельный чуб, притянул за него голову ухом к своим губам и прошипел:
– Ты Языцы помнишь? Или напомнить?
– Помню, помню! Не надо напоминать. Отпусти.
– Чего тебе не понятно? – отец теперь тем же чубом опустил голову Родима, да по столу его лбом, лбом… – «А по неволе и на людях…» Опять нужда у отца, неволя…
– Понятно, понятно, всё понятно, атя! Выдавай её хоть за чёрта…
– Ах, за чёрта! Мать, дай-ка ремень! – а сам прижимал теперь голову сына к столешнице. Мать подала утирку. Отец пару раз вжикнул утиркой по шеям наследного сына, по шеям… – Ещё?!
– Будет, будет, атя, прости, боже Роде! – брат произвольно произнёс русско-славянское выражение, от которого произошли слова «бога ради».
– То-то, паршивец! Я те покажу, как на сестру мастерок править!..
Экзекуция сопровождалась сдавленным смехом. В сущности, это был классический, наш родной Домострой. Родной и незабвенный. Только не отец и ложка – ремень, а всё вместе взятое, с отцом и ложкой – ремнём, и укладом-устоями.
Родька тоже претерпевал покорность. Восстать он не мог, отец вместо «мастерка», правил мозги. Отец отца, дед Любан, ликовал. Не скрывая чувств удовлетворения, он сказал своей бабке:
– Мать Любавушка, выдай Родиму Любиничу из внуковых денег сотню, как их, баксов… Пусть он купит ремень потолще, што эт – утиркой…
– Га-га-га, – прорвало плотину. За брата заступилась Миланка.
– Атя! Не бей Родю, он пошутил. Он знает, что у меня есть жених и ему стало жалко меня.
– Какой жених? – вновь ошалел атя. – Дома сидишь безвылазно!
– Ой, даже не знаю, как и сказать. Весной явится или летом…
– Да кто же такой-то? – раззявился дед. Мимо него такой случай?! Хотя прекрасно знал о миланкиных увлечениях. – Из наших? – это всё дед.
– Нет. Дальний. Бог или полубог. Я его во сне вижу, как живого. Виртуально. Мы разговариваем с ним. Я до него дотрагивалась. Каждую ночь он является, и мы беседуем… – блаженно плела языком наша Миланка.
– Девка, ты может, рехнулась? – насторожился отец. Вот тебе и «утрешний гений»! Уже девка!
– Я сама так думала, но проснусь и улыбаюсь. Ничего не болит, голова ясная, настроение – петь хочется, стихи сами пишутся. Я люблю его…
– Что же это за бог, доченька? – ласково спросила мать Родима и привлекла её к своему боку. Мы сочувствовали Миланке, что-то с девушкой происходит. Виртуальность, она кого хочешь сведёт с ума.