Волонтер: Нарушая приказы
Шрифт:
Оставив Шредера, Шипицына и денщика, Золотарев с царевичем направились в Академию наук. Язык до Киева доведет, а уж до нее тем более. Отыскали и Готфрида Лейбница. Разговаривать Андрею пришлось на немецком, и тут он понял насколько тот изменился в будущем.
– С кем имею честь беседовать? – Спросил старик.
Широкий лоб, большой нос, задумчивые слегка грустные глаза, на голове парик. Серый, словно сшитый из мышиных шкурок, кафтан. Короткие штаны такого же цвета и синее чулки. Туфли черные с золотыми (а может и позолоченными) пряжками. Под
– Поручик Михайлов, – представил царевича Андрей, – граф Золотарев. Из России.
– Любопытно, любопытно, – молвил Готфрид.
Оглядел с головы до ног сначала Золотарева, потом царевича. На секунду задумался и произнес:
– Может пройдем в мой кабинет? Там и поговорим.
То, что гости приехали к нему не просто так математик уже понял.
Прошли в кабинет. У окна письменный стол, заваленный различными бумагами. Тут же астролябии, глобусы. У стены диван, несколько кресел, а так же шкафы, заставленные книгами. Плюс ко всему доска исписанная мелом, на специальных треногах она стоит слева от стола. Лейбниц показал на кресла и предложил сесть. Сам же занял свое любимое кресло. Навел порядок на столе и только после этого произнес:
– Поручик Михайлов. Знакомая фамилия. Тот тоже Михайловым звался. Правда не поручиком был, а всего лишь бомбардиром. – Тут Готфрид задумался на секунду и сказал, – вы наверное его сын?
– Царевич Алексей Петрович, – молвил парнишка.
– Вот и гляжу не ошибся. А немецкому языку, позвольте полюбопытствовать вас наверно батенька обучил?
– Нет, граф Золотарев, – пояснил царевич.
– Так вы тоже ученый?
– Увы, нет. – ответил Андрей, – был торговцем, потом, – тут он замялся не зная говорить о своей первой работе при государе Петре или нет. Решил, что не стоит, – потом таможенником и лишь только затем предложил государю московскому сына его воспитывать.
– Владеете науками?
– В какой-то мере.
Андрей стал вспоминать, что в школе учил да в институте проходил. Слава богу, когда экономику изучал не только одного Адама Смита запомнил. Прокололся на малом, решил похвастаться что и обмолвился. Сначала сообщил, что читал «Новые опыты о человеческом разуме». Похвалился, что понравилось учение о прирожденной способности ума к познанию высших категории бытия и всеобщих и необходимых истин логики и математики.
– Эвон как, – произнес Лейбниц, – неужто моя книга и до Московии добралась(36).
Ладно бы это, так нет. Как говорится: «Остапа понесло».
– А вот с вашей «Теодицея» не согласен, – продолжил Андрей, – может наш мир и наилучший, но вряд ли он создан богом.
И тут Готфрид вспыхнул.
– Эвон как! – Воскликнул он. Сначала граф подумал, что вспышка произошла на религиозной почве, но уже через секунду все разъяснилось. – Вы не могли читать сей труд, – проговорил Лейбниц, – я еще только несколько глав написал(37).
Ученный встал из-за стола, подошел к окну. Минут пять, если не больше вглядывался в Берлинский пейзаж. Потом развернулся и спросил, кто
– Говорите граф. Я не скептик – поверю. Что мыслимо – то возможно, что возможно – то мыслимо.
Андрей покосился на царевича. Готфрид все понял и попросил мальчишку прогуляться по академии.
– Посмотрите, как у нас все устроено, Ваше высочество.
Когда Алексей ушел, и дверь в кабинет закрылась, Андрей поведал математику свою историю.
– Любопытно, – молвил философ, – очень любопытно. Вероятность существования будущего, как и то что существовало прошлое, я никогда не отрицал. Поэтому не удивлюсь тому, что иногда человек может перемещаться из одного времени в другое. С помощью ваших знаний я сейчас бы мог изменить математику, но вот только не хочу.
– Почему? – поинтересовался Андрей.
– Зачем ускорять время? Всему свой черед.
– Резонно, – согласился граф.
– Теперь вот скажи мне путешественник, – произнес Готфрид. – Раз уж ты попал в наше время, то скорее всего что-то изменил. Вот например царевич. – ученый взглянул на дверь, – вот если бы ты не стал его учителем, то что бы было?
– Сейчас бы он находился в Москве, в окружении людей консервативных. Стал бы, – граф задумался, поймет ли ученый термин или нет, решил, что если что растолкует, – маменькиным сынком.
Лейбниц графа понял. «Маменькины сынки» видимо существовали в любом мире и в любой эпохе.
– Значит супротив батеньки пошел бы, – вздохнул немец, – теперь нет.
– Не уверен, – проговорил Андрей, и рассказал математику причину их появления в Европе.
– Так-так. – молвил Лейбниц, – природа. Будем надеяться, что история Алексея закончится не так как должна была бы.
То, что царевич погиб бы в будущем от рук батюшки Готфрид догадался по интонациям.
– Вот только не знаю, как теперь быть, – проговорил вдруг Андрей.
– Что так?
– Петр ведь через четыре года должен был к вам приехать. Да не один, а с царевичем. Сватать государь сына своего хотел за принцессу Брауншвейскую Софью-Христину.
Лейбниц вновь встал из-за стола. Прошелся к окну.
– В Ганновере она. Познакомить ее с царевичем можно. Да вот только смысла я в этом сейчас не вижу, лет сей девице сейчас тринадцать. Так что приезжать царевичу нужно будет сюда через четыре года.
Пришлось рассказать математику, что из сватовства этого ничего не вышло.
– Жаль, – вздохнул Готфрид, – очень жаль. Ибо девчушка эта умна не по годам.
– А, что если?
– Познакомить. Чтобы они подружились, – догадался Лейбниц, – а мысль-то не глупая. Глядишь, что-то и выгорит. А если мы ошибаемся, то и через четыре года приезжать свататься не потребуется. Эх, жаль, что с Петром не увижусь.
– Так может вы в Петербург переедете с академией. Государь науки уважает…
– Э, нет, – перебил его математик, – уж лучше вы к нам. К тому же сырой воздух этого города, говорят вреден для здоровья.