«Волос ангела»
Шрифт:
– Отыскал-таки… – бросил Воронцов, пропуская Анатолия в комнату.
"Хорошо еще, военного не носит, как многие из этих, – подумал Андрей. – В штатском он выглядит как-то привычней".
Сознаться самому себе, что увидеть Черникова в военной форме было бы для него невыносимым, он не захотел.
– Ты не рад мне? – Анатолий, сняв шляпу, присел на край стула.
– Это имеет значение? – Воронцов прохромал мимо него, опустился на свободный стул с другой стороны стола. – Если хочешь, то я себе самому не рад. Устроит? А
– Я давно демобилизовался. Работаю в газете. Ты разве не знал?
– Слышал…
– Ты женился? – спросил Анатолий, заметивший у кровати женские туфли.
– Нет. Так это, пустое. Просто иногда тяжко одному бывает. Хотя зачастую сам не знаешь, как легче – одному или вдвоем.
– Я только недавно узнал, что ты после госпиталя безвыездно живешь в Москве. И не зашел к нам ни разу.
– Зачем? Я и раньше, когда у меня было все в порядке, еще до войны, к вам не ходил. А теперь зачем? Чтобы пожалели?
– Не надо так, – мягко попросил Черников, – я же не ругаться с тобой пришел.
– Да, чаю попить? Извини, не предложу. Предпочитаю покрепче, а ты у нас всегда был трезвенник, – издевательски ухмыльнулся Воронцов.
"Да что же это я несу! – ужаснулся он сам себе. – Пришел ко мне в гости родной человек, которого я не видел много лет, отыскал, а я его так…"
– Прости… – глухо сказал, глядя в пол. – Но мне тяжело тебя видеть.
– Отчего, Андрей?
– Наверное, потому, что ты сумел найти свое место в этой новой жизни, а я нет. И ты ко мне не ходи больше. Ладно? Нет, я не имею ничего против тебя, но… Нехорошо все у меня теперь, Толя. Хочешь, расскажу тебе все, как случайному попутчику, потому что не увидимся больше? Хочешь?
Черников непонимающе смотрел на него:
– Что с тобой, Андрюша? Что приключилось?
– Уеду я, наверное, скоро. И чем дальше, тем лучше. Новой жизни не вышло, так хоть старую дожить как человек.
– Извини, но я не понимаю тебя. Ты говоришь какими-то загадками.
– Какие уж загадки, – горько усмехнулся Воронцов, – живу тут с одной женщиной, а у нее, оказывается, такие дружки, что впору вешаться. И теперь уже не пойму, сам запутался или меня запутали.
– Послушай, Андрей. У меня есть товарищ – мы вместе воевали, его зовут Федор Греков. Он сейчас в милиции работает. Давай я поговорю с ним? Он может помочь. Нельзя же так.
– Как? Так, как я, хочешь сказать? А ты знаешь, как я? Нет? Вот и не надо ничего… Может, побежишь к своему другу, доложишь про родственничка – бывшего царского офицера? Или промолчишь, побережешь карьеру? Ну что ты смотришь на меня? Обидеть тебя хочу, чтобы ты ушел!
– Хорошо. Я уйду, – Черников поднялся, пошел к двери. Остановившись, полуобернулся. – Уйду, но не обижусь, нет. А про карьеру и про друга моего ты зря… Я об этих людях роман хочу написать, чтобы знали потомки, какие они были. Если у меня получится, конечно.
С минуту посидев после его ухода, Воронцов вдруг вскочил, захромал к двери, распахнув ее настежь, выскочил на полутемную лестничную площадку, перегнулся через чугунные перила.
– Толя! Вернись, Толя!..
Его голос гулко прокатился по лестничным маршам и затих без ответа.
Извозчика Браилов отпустил у Сретенских ворот, не доезжая до Рождественского бульвара. Дал мелочь на чай. Подхватив небольшой чемоданчик, лениво пронаблюдал, как лошадь, понукаемая кучером, тяжело потрусила дальше, к Лубянской площади.
Осмотревшись по сторонам, Иван Маринович прогулочным шагом направился в обратную сторону, поглядывая на таблички, прикрепленные к домам. Видимо, отыскав то, что ему было нужно, свернул в глухой переулок, криво спускавшийся к старому бульвару с известным всей Москве зданием цирка.
Двух– и трехэтажные бывшие доходные дома, стоявшие в переулке, часто лепились друг к другу, выставив в сторону проезжей части узкие окошки с геранью на подоконниках. В некоторых окнах, подложив под локти – для большего удобства – подушки, устроились хозяева квартир, с любопытством разглядывая редких прохожих: всё развлечение.
Заметив в одном из открытых окон смазливую женскую мордашку, Иван Маринович остановился, вежливо приподнял котелок, изящно поклонившись. Но в комнате сзади обладательницы понравившегося Браилову лица неожиданно появился усатый мужчина в белой нижней рубахе, распахнутой на груди. Ни слова не говоря, он отстранил женщину и закрыл окно.
Иван Маринович разочарованно причмокнул и продолжил свой путь. Заметив желтую вывеску, на которой крупными зелеными буквами было написано «Трактир», он свернул туда. Толкнув скрипучую дверь, спустился на несколько ступенек вниз и попал в большой сводчатый зал, прокуренный, шумный. Рядом с буфетной стойкой сидел патлатый гармонист в белой рубахе и черном жилете. Сквозь гул голосов и звяканье посуды едва пробивалась исполняемая им мелодия "Наурской".
– Чек, пет! – старорежимным призывом остановил Браилов пробегавшего мимо с пустым подносом полового, поймал его за рукав, не дав скрыться на кухне.
– Чего изволите? – вылупился тот на посетителя пустыми глазами пьяницы.
– Отобедать желаю. Сообрази, любезный, закусочки поприличнее. Только не здесь. Кабинеты есть? Вот там и сделай. Проводи.
– Сию минуту, не извольте сумлеваться…
Половой, ловко высвободившись, засеменил впереди к внутренней боковой лестнице, ведущей на второй этаж. Поднялся, гостеприимно распахнул дверь перед Иваном Мариновичем.