Волшебный кувшин Хомы и Суслика

Иванов Альберт Анатольевич

Потёр Хома ладошкой, пупырышки осыпались. А под ними в бесчисленных гнёздах, как орешки в еловой шишке, — крупные чёрные семечки. Вся шляпа ими набита. Плотно, теснотесно. И столько их — видимо-невидимо!

Когда Суслик вернулся, Хома уже был внизу.

— Надоел мне горох, — капризно сказал Суслик. И осёкся, внимательно взглянув на Хому.

Вид у него был неимоверно довольный. Счастливый вид! Раздутые щёки увесисто лежали на его плечах.

Суслик перевёл растерянный взгляд вверх. Рябая шляпа загадочного

растения была пустым-пуста.

— Что у тебя там? — он уважительно потрогал пальцем тугую щёку друга.

Хома молча протянул ему на ладошке щепотку семечек. Суслик немедленно отправил их в рот.

— Ух ты! — воскликнул он. — До чего же вкусно!

Смеющиеся глаза Хомы красноречиво сказали ему о том, что Суслик и без того понял.

Потом лишь узнали они от грачей, что это удивительное растение называется — подсолнух. Есть, мол, такие благодатные места, где их как деревьев в лесу.

Вот бы туда попасть!

Как Хома и Суслик Барсука прогнали

Все знали, что Заяц-толстун жил в старой, заброшенной барсучьей норе.

Что с её прежним хозяином, стариканом Барсуком, случилось, никто не ведал. Ушёл куда-то, да так и не вернулся. Говорят, его Волк сцапал. Нора вдруг освободилась и долго простояла пустой — дня два. Заяц её тогда и занял.

Вообще-то зайцы в норах не живут. Наверно, копать лень. А свободную разве найдёшь? А тут такое счастье Зайцу привалило! Даром что косой, а углядел. Век уже в ней живёт — года полтора.

Никто его этим не попрекает. Разве что Лиса злится. Норного Зайца труднее поймать. Даже невозможно!

И вдруг осенью в их краях молодой и наглый Барсук появился. Бахвалится, что он родственник того самого Барсука, который здесь раньше обитал.

— Я его старший брат, — говорит.

Это старикана-то Барсука старший брат? Вот проходимец! Высмотрел, что нора явно барсучья. И давай плести несусветное, чтобы ею завладеть. То он, видишь ли, старший брат, то он якобы дарственную на нору имеет.

— Покажи, — потребовал Заяц-толстун.

Барсук и показал — сильную когтистую лапу.

— Такими когтищами можешь себе другую нору откопать! — осуждающе сказал Хома, гостивший у Зайца.

— Зачем? — засмеялся Барсук. — Когда готовая есть.

Лиса мимо шла, сразу его поддержала:

— Не положено, чтобы Заяц в норе жил!

Но главное, сам Барсук напирал на то, что он — барсук.

Это был сильный довод. Никак не оспоришь. Барсук? Барсук! Нора — барсучья? Барсучья!

Тогда и иди, Заяц, вон!

Никто не заступился за бедного Зайца-толстуна. Кроме Хомы. Ну, и Суслика, понятно. Он тоже что-то гневно выкрикивал, когда Зайца Барсук из норы вытурил.

Выселил и вселился. Ничего больше знать не хочет. Даже Заячьи запасы не отдал: морковь и капусту.

А схватиться с ним врукопашную кто рискнёт? Видал, какие у него когти — большие, изогнутые, загребущие!

Они, барсуки, ими ловко норы копают. Не ленивые, конечно, как этот.

С того самого дня Хома покоя не знал. Кому веселительно, а кому выселительно! Особенно, когда по ночам затяжной дождь идёт. Представит себе Хома, как мокрый Заяц дрожит где-нибудь под голым кустом, — весь сон пропадает.

И к себе его не позовёшь. Ни к себе, ни к Суслику. Крупноват Заяц, не пролезет в маленькую нору. Ему барсучья в самый раз была. И даже больше, чем нужно. Барсуки-то посолиднее зайцев.

Грустно вспоминали друзья и то, как Заяц их, бездомных, в прошлое половодье приютил, как им новые норы выкопал.

— Погоди-ка, — однажды озадачился Суслик, — а чего ж он теперь себе удобную нору не выроет?

— Эх, — сказал Хома, — такое только раз в жизни бывает. Он ужасно боялся, что мы у него навечно останемся!

— А сейчас, значит, не может вырыть?

— Куда там!

— А мы ему — можем?

— Мы только маленькие норы делать умеем, — пригорюнился Хома.

— Да чего это я? — неожиданно взбунтовался Суслик. — Почему он должен себе другую копать, когда у него своя есть? А если со всеми так?!

Днём и ночью думали они, как прежнюю нору Зайцу вернуть.

Но чем больше они думали, тем труднее казалась им любая затея прогнать захватчика Барсука.

И вот как-то пришёл к ним Заяц-толстун. Он за порогом сидел, а они — в норе у Суслика. Так и разговаривали. Он говорил туда, а они — оттуда.

— Я отчего-то барсуков не люблю, — внезапно заметил Заяц. — Но в одном редком достоинстве им не откажешь.

— В каком? — недовольно спросил Хома так, будто это у него нору отобрали. Лично он никаких достоинств у таких бессовестных барсуков не находил.

— Они — немыслимые чистюли, — сказал Заяц.

— То-то и видно — немыслимые, — проворчал Хома, известный неряха.

— Значит, глупые, без мыслей, — поддержал его Суслик.

— Да-да, — рассеянно продолжил Заяц. — Я сам виноват. Такой же чистюля. Как принял тогда опрятное барсучье жилище, так и чистил его, вылизывал.

— Языком? — хихикнул Суслик.

— Веником, — с укоризной ответил Заяц-толстун. — Чистоту поддерживал. Это меня и погубило.

— Как же так? — удивился Суслик.

— А так. Если б у меня, как у тебя было, ни за что бы он на мою нору не польстился. Моей бы осталась.