Волшебный туман
Шрифт:
— А вам когда-нибудь приходило в голову, что армия сделала женщин и детей бездомными, заставила их голодать? — она указала на сундук. — И оставила их голыми?
Миссис Хоупвел твердо стояла на своем.
— Война — это уродство, мисс Макбрайд. Страдают невинные жертвы. Я молюсь за то, чтобы ваши сельские жители побыстрее капитулировали и приняли бы английский образ жизни.
— А зачем нам добровольно лишать себя самоуправления, объявлять нашу веру вне закона? Я вынуждена вас разочаровать, миссис Хоупвел. Потому что мы, ирландцы, обдумываем планы, как вышвырнуть вас с нашего побережья.
Миссис Хоупвел
Завернувшись в полотенце, Кэтлин вышла из ванны. С забившимся сердцем она обследовала награбленное добро, не решаясь надеть вещи, отобранные у невинных ирландок. Однако не предпочли бы владельцы этих вещей, чтобы их прекрасная одежда украсила главу Макбрайдов, а не какую-нибудь лондонскую леди?
Уверенная в ответе, Кэтлин выбрала платье, настолько красивое и настолько несомненно ирландское, что оно могло принадлежать только какой-нибудь благородной даме из сельской местности.
— Это подойдет, — решила она.
Весли стоял посреди «Мэри Констант», ожидая невесту.
С северо-запада дул сильный ветер, наполняя паруса, и корабль упрямо разрезал тугие волны цвета расплавленного железа.
Ветер трепал широкие поля его шляпы. Он глубже надвинул ее на голову. В Голуэе он купил прекрасный головной убор, украшенный плюмажем; набор одежды, которому позавидовал бы любой придворный: сапоги с отворотами, широкие желтовато-коричневые брюки, перехваченные в талии широким ремнем, стеганый камзол и кожаное пальто с такими широкими плечами, что он еле протиснулся через главный вход на корабле. Недавно вымытые мылом, пахнущие амброй, его волосы спадали на плечи красновато-коричневой волной.
Он стоял со своим невероятным союзником — отцом Тулли, волнующимся хозяином — капитаном Хоупвелом и нежелательным сопровождающим — Маккензи.
— Прекрасный день для бракосочетания, — сказал отец Тулли, похлопывая обветренными руками.
— Чудесный, — пробормотал Весли. Боже! Что он затеял? Чтобы жениться на Кэтлин, ему пришлось шантажировать Титуса Хаммерсмита и угрожать самой Кэтлин. Какое сумасшествие рисковать своими жизнями и жизнью Лауры тоже.
Но альтернативой была казнь Кэтлин и доставка ее головы в мешке Кромвелю. При одной только мысли об этом его чуть не стошнило в это Кельтское море.
Брак означает для него и Лауры переселение в Клонмур. Весли с трудом мог представить себе другое место, более подходящее для его жизни.
Носовой визгливый звук резанул его уши. Маккензи, человек Хаммерсмита, ангельски улыбался. В руках он держал волынку.
— Что за свадьба без музыки? — сказал он, вытирая нос тыльной стороной руки. Это был большой нос, который имел фиолетово-красный цвет, свидетельствующий о беспробудном пьянстве.
Брови Хокинса поднялись от удивления.
— Музыка? На этой штуке, мистер Маккензи? — Да, конечно. Ничто не звучит лучше старой волынки, правда, отец?
Отец Тулли неодобрительно кашлянул.
Весли с интересом посмотрел на этого человека. Плотный, кривоногий, тупоголовый, Маккензи был так же похож на шотландца, как Карл Стюарт.
— Говорят, волынка была изобретена в Ирландии, — пояснил Маккензи. — Вам наверняка известна эта легенда, отец?
— Да, ирландцы шутя выдумали это хитроумное
Так же, как не понимает ее и Маккензи. Надувшись, он извлек из трубы оглушительную мелодию.
В разгар этой какофонии в водовороте соленых брызг от разбившейся о борт волны, в проходе появилась невеста Весли.
Мужчины оторопело замолчали. Волынка издала жалобный звук. А Джон Весли Хокинс прошептал: — Помоги мне, Иисусе!
Кэтлин медленно подходила к нему. Она была одета в такой необычайный костюм, который он вряд ли когда-нибудь видел. Туника, светлая, как летнее облако, окутывала ее от шеи до лодыжек. Ажурные рукава облегали тонкие руки. Отполированные камни и металлическая инкрустация украшали ремень, перехвативший ее тонкую талию. Большие нарукавники с вырезанными по краю манжетами во время ходьбы касались перил. Серебряный обруч венчал голову, а распущенные волосы струились подобно золотому знамени.
Будто сошедшая со страниц легенды, она была такая необыкновенная, такая неземная и такая до кончиков ногтей ирландская. Она была частью какого-то первобытного ритуала друидов (Друиды — жрецы древних кельтов. (Прим. пер.)), одновременно воительницей и богиней. Ее внушающая страх красота связала Весли колдовским очарованием.
Босая, она поднялась по ступенькам. На лице застыло выражение мрачного уныния, как будто она была девой, приближающейся к жертвенному алтарю. В янтарных омутах глаз затаилась печаль. Волнение смягчило уголки рта. Она выглядела так, будто необходимость стать его женой означала для нее вечное проклятие.
Ему хотелось броситься на колени и просить прощения за то, что он принудил ее сделать. А больше всего хотелось смять ее в сильных объятиях и поклясться, что он принесет ей только радость.
Почти уверенный, что она исчезнет вместе с дуновением ветра, он взял ее руку. Вместе они стали на колени. Ее пальцы заледенели, а маленькая рука дрожала. Это была рука, поднимавшая меч против Англии, охлаждавшая горящий в лихорадке лоб Тома Генди, раздававшая пищу голодающим. Рука Ирландии.
Отец Тулли, откашлявшись, стал перед ними, широко расставив ноги, чтобы в качке удержаться на палубе. Он перекрестился.
— In nomine patris et filii… — начал он. И затем, в то время, как ветер нес их в направлении Англии и большие бакланы с криком прорезали облака, а твердый настил английского фрегата врезался в их колени, Джон Весли Хокинс и Кэтлин Макбрайд стали мужем и женой.
— Ты могла бы и поговорить со мной, Кэт, — попросил Весли в тот вечер. — Нам придется делить это тесное помещение, пока мы не прибудем в Лондон.
Она стояла к нему спиной, оцепенев от напряжения. Ее волнистые волосы, густые и блестящие, спускались до талии. Ему представилось, как он погружает лицо и руки в эту шелковистую мантию, ощущая обнаженной грудью их прикосновение и вдыхая чудесный аромат, как запускает в них руку и прижимает губы к нежной впадине на шее. Мучаясь от сильного желания, он выпил глоток белого вина и с грохотом опустил на стол оловянный кубок. С палубы доносился непрекращающийся вой волынки Маккензи, жалобный и громкий. Моряки, радуясь любому поводу залить спиртным скуку морского путешествия, давно перестали протестовать против этих звуков и вовсю подпевали, немилосердно фальшивя.