Воля дороже свободы

Герасименко Анатолий

– Ладно, – сказал Кат снова.

Ада подошла к нему, потирая плечи. Прижалась, уткнулась лбом Кату в грудь.

– Прости, Дёма, а? – попросила невнятно.

Кат постоял с минуту, потом обнял Аду, осторожно, как будто у неё были сломаны рёбра или ещё что.

Лампа неподвижно висела перед самым его носом. Кат обвёл взглядом кухню – старый буфет, ледник, печь с фигурными, сказочными изразцами, сдвинутый к стене стол, затоптанную скатерть на полу.

– Прости, – глухо повторила Ада.

– И ты меня, – сказал он.

II

Любая

реформа общественного устройства являет собой попытку уменьшить людские страдания путём решения материальных проблем. Это как если бы врач пользовал больных, просто облегчая симптомы их хворей. А ведь ещё Гиппократ учил, что избавиться от болезни можно, лишь искоренив её причины. Под причинами же страданий я понимаю алчность, жажду насилия, безразличие к чужим бедам и проч.

Нет, ну насморк, скажем, лечить бессмысленно. Но общественные язвы – не насморк. Сами не пройдут.

Господину Основателю стоило бы об этом поразмыслить. Возможно, его эксперимент увенчался бы успехом, если бы он взял на себя роль наставника для людей, которые отродясь не знали других богов, кроме сосущих энергию чудовищ. Проработал бы нравственные законы, подвёл бы под это дело подходящую новую философию, внедрил её в массы. Ну, и так далее.

Вместо этого Основатель дал подопытным общий язык и неограниченные возможности. Свободу пользоваться божественными дарами – как для устранения материальных проблем, так и для устранения друг друга.

Лучший Атлас Вселенной

– Полагаю, – сказал Кат, – стоит объяснить, что сегодня произошло.

Ночь неторопливо, снежинка к снежинке, укрывала мостовые молочно-белой глазурью. За поволокой туч плыли два светлых пятна, побольше и поменьше – Великий и Малый месяцы. В этот поздний час люди сидели по домам, и почему-то казалось, что именно теперь, опустев, город обрёл истинное обличье: без суетливых прохожих, без карет и ломовых телег, без разносчиков, попрошаек, городовых. Только чёрные утёсы зданий и молочные реки улиц. И два разновеликих глаза в небе. Таков был Китеж – ночной, настоящий.

– Я знаю, что произошло, – сказал Петер, пряча нос в засаленный воротник куртки. – Ваша супруга больна. Она – гаки, верно?

Он быстро успокоился, этот воспитанный мальчик. Или очень хорошо скрывал волнение.

Кат сделал несколько шагов в молчании.

– «Гаки», – повторил он. – Мы здесь говорим «упырь». Это на словени, на нашем языке. Да, всё так, как ты сказал. Но есть ещё кое-что. Важное.

Петер кивнул, ожидая продолжения.

– Я – тоже упырь, как она, – сообщил Кат. – Правда, моя болезнь зашла не так далеко, я способен держать себя в руках. В отличие от Ады.

Ещё дюжина молчаливых,

долгих шагов. Кат оглянулся; по старой привычке он всегда брал под контроль то, что творилось вокруг, и особенно сзади. Привычка не раз спасала ему жизнь. Но сейчас позади была только улица, припорошенная снегом, на котором чернели две цепочки свежих следов.

– Она не умеет останавливаться? – спросил Петер негромко.

– Нет, – жёстко сказал Кат. – Не умеет. Пьёт людей до конца. Всю жизнь так делала. Много раз пробовала удержаться, но… В общем, если прервётся, то может умереть. Это от неё не зависит, к сожалению.

На этот раз тишина длилась шагов тридцать.

– А вы – не такой? – спросил Петер.

– Не такой, – покачал головой Кат.

– Это хорошо, – сказал Петер серьёзно.

Кат прочистил горло.

– Но всё равно, – сказал он с нажимом, – я упырь, мне нужна пневма других людей. Именно поэтому мы сейчас с тобой разговариваем.

Снова повисла пауза. Впереди маячил фонарь, один из немногих, что оставались гореть допоздна.

– Вам нужно меня выпить? – хрипло спросил Петер.

Кат вздохнул.

– Не сейчас. Видишь духомер?

Он поднял левую руку и закатал рукав. Запястье охватывал стальной браслет с сияющим камнем, похожим на тот, что украшал грудь Ады.

– Светится, – заметил Кат. – Значит, у меня в теле ещё много энергии. Но я, как ты помнишь, не только упырь, а ещё и мироходец. Двойной талант, чтоб его.

– Вы расходуете пневму, когда ходите в Разрыв? – догадался Петер.

– Я расходую пневму постоянно, каждую секунду, – терпеливо объяснил Кат. – Как ты, как все нормальные люди. Только, в отличие от нормальных людей, у меня она не восстанавливается. А когда я хожу в Разрыв, то пневмы тратится столько, что при плохом раскладе обратно могу и не выйти. Теперь сечёшь, в чём соль?

Петер с полминуты шёл в раздумье, потом ахнул:

– Вам нужен донор! Постоянный донор, который всё время был бы рядом, да?

– Именно так, – кивнул Кат. – Видишь ли, намечается очень нелёгкое путешествие. Вероятно, в течение ближайшего месяца мне придётся ходить в Разрыв чаще, чем в сортир. До нынешнего дня я ломал голову, думая, как бы провернуть дело и не окочуриться. Искать донора каждый раз, как выберусь из Разрыва, очень сложно. И дорого. Мало кто согласится иметь дело с упырём, а если согласится, то заломит аховую цену. Но ты – ты дашь мне шанс пережить этот месяц.

Петер вдруг споткнулся на ровном месте – видно, подвели чересчур большие, расхлябанные ботинки.

– Не знал, что всё так сложно. А можно как-то схитрить? Не говорить донору, что вы, м-м, гаки?

Кат пожал плечами:

– Это сразу выяснится. Нас не любят. За обман и вовсе могут повесить на месте.

Петер ещё немного подумал.

– Вы же меня не убьёте, правда? – спросил он осторожно.

Кат усмехнулся.

– Не убью, – сказал он. – Обещаю. Я вообще не люблю убивать людей.