Воля и власть (Государи московские - 8)
Шрифт:
Молчали. В лесах царило предзимнее безмолвие, смолкли ратаи на полях, и слышно становило порою, как падает, кружась, осенний лист. Еще не перелинявшие зайцы отважно шастали по полям, косясь на проезжающих всадников и лениво отпрыгивая от дороги.
– Жалко все же князей, да и ратников, что погибли на Ворскле! говорил Иван.– Чего-то Витовт не рассчитал!
Старый Кошка покрутил головою.
– О договоре Витовтовом с Тохтамышем не позабыл, часом?– вопросил он сына.– Что бы мы там ни думали, а Едигей с Темир-Кутлуком на Ворскле спасли Русь от латинян! Да, да!–
– Баешь, под католиков?– рассеянно переспросил Иван, уже навычный к отцовым мыслям, озирая тишину окрест.
– То-то!– невступно повторил Кошка.– Баял уже тебе о том! Латиняне для нас пострашнее всякой Орды!
Воздохнул, помолчал, втягивая ноздрями терпкий воздух осени, в коем уже сквозила свежесть далеких пространств там, за окоемом, за краем неба, куда путника, навычного к странствиям, тянет ненасытимо, до того, что и умереть порою предпочитает на чужедальней стороне, в тайге ли, в степи, в горах каменных, пробираясь к востоку, в поисках Беловодья или неведомых индийских земель...
Близкой смертью, концом того, к кому ехали на погляд, овеяло вдруг путников, и Федор Кошка произнес, не к сыну даже обращаясь, а к дали далекой, к миру и земле:
– Великий был князь!
<Был> само собою высказалось, хотя ехали к умирающему, еще живому, да и неясно казалось там, на Москве, взаболь умирает князь али оклемает еще, встанет со смертного ложа?
– Ворог Москвы!– возразил Иван тем лениво-снисходительным тоном, каким обык подчас говорить с родителем с тех пор, как стал по службе княжьим возлюбленником. Отца это неизменно обижало, но в такие вот миги, как этот, Федор старался не замечать сыновьей грубости. (<Молод, суров! Оклемает ишо!>– думалось.) Он озирал пустые поля, словно раздвинутые вдруг просторные редеющие рощи, и в душе у него была та же, что в окрестной природе, яркая печаль увядания.
Окоем, по коему тянули и тянули уходящие на юг птичьи станицы, начинало замолаживать. <Не к дождю ли?>– подумал Федор. Сыну отмолвил погодя, без обиды:
– Тебе того ищо не понять. Великий был по всему! Што с того! И великие которуют* и ратятце друг с другом, а все одно - великие люди, они великие и есть!
Иван подумал. Прищурив глаз, поглядел на отца. Федоров дорогой иноходец шел плавной ступью, и отец будто плыл, покачиваясь в седле. Вопросил, сбавив спеси:
– Ольгерд был велик?
– То-то!– обрадованно возразил Федор, почуяв перемену в голосе сына.– И Кейстут! Да и Любарт... Но тот им уже уступал! А уж Ягайло - не то совсем!
– Ну, а у нас кто?
– Михайло Ярославич, святой!– убежденно высказал Федор.– Ето всем внятно, ноне-то!
– А на Москве?
– На Москве: Калита*, владыко Алексий - вот был муж! И совета, и власти! Игумен Сергий
– Ну а теперь у их Витовт!– начал было Иван.
– У Витовта - талан!– живо возразил Кошка.– Талан есь и талан велик, а сам - мелок, мельче отца своего!
– Ну, а в Орде? Тохтамыш?– полуутверждая, прошал Иван, по-прежнему озирая осенние поля и рощи.
– Етот сотник-то?– пренебрежительно двинув плечом, отозвался Федор.– Я его про себя сотником кличу, на большее не тянет! И Мамай мелок был, суетлив, завистлив, злобен. Последний у их великий муж - Идигу! Едигей! А те, все прочее ханье, токмо резать друг друга!
– Дак, батя, - вопросил взаболь заинтересованный Иван, - как ты судишь-то, не пойму, кто велик, а кто нет. По делам али по норову?
– И по делам тоже!– отозвался Федор.– Великий муж перво-наперво никому не завидует и свой путь завсегда избирает сам! Не то, чтобы там подражать кому-то, али што иное... И не страшит! Идет до конца! Как вот святой князь Александр Ярославич Невский*! Шел своим путем, и не свернуть его было! И доселева тот путь нам означен - быти вместях с Ордой! Вот и я по егову завету творил! А не то, как наш Юрий Данилыч*: всю жисть уложил на то, чтобы Михайлу Святого передолить...
– И передолил!– возразил-таки Иван.
– И передолил! А далее и не знал, што ему и содеять? Кончил тем, что выход присвоил, да с тем и велико княженье потерял! Коли хошь, не убей его Дмитрий Грозные Очи, невесть што и сотворилось бы на Руси... И Витовт твой! Будет ждать смерти Ягайлы, дождет ли, нет - невем! А дале што? Королем стать? Дак королей тех в Европе от Кракова до Рима раком не переставить, а толку? Ну, замок выстроит! Ну, рыцарски игрушки заведет у себя в Литве! А дале-то што? А и ништо! Хочет захватить Русь! А Русь - вот она! Ее прежде понять надобно! Полюбить!
Кошка обвел старческой рукою туманный окоем, в коем дальние березы висели, словно таяли в тумане, и не понять было пока, к теплу ли повеяло али к большему холоду? А верно, к теплу! Досказал:
– И век будет оглядываться твой Витовт: а что в Париже, да как в Венеции!
– И мы, вон, в Цареграде учимсе, - вновь возразил Иван.
– Учимсе, да! А токмо того, што Алексий измыслил, и в Цареграде нет! Учись, да не подражай! Начнешь подражать, завсегда останешь назади! А коли хошь знатья, татары-то нам ближе, чем латинский Запад! Поглянь в Орде, какой татарин на русской бабе женат, дак и женку ту холит-бережет и она довольна. Вера, конешно, вера не та! Ето - наша зазноба! Не крестили Орду до тех ищо времен, до Узбековых!
– А могли?
Федор кинул глазом на сына. Отмолвил твердо:
– Могли! Юрий Данилыч с его затеями тому помешал! Так-то вот, сын!
Оба надолго замолкли, думая каждый о своем и об одном и том же по-разному. Иван решал, что с Ордою надо кончать, и слепо завидовал-таки Витовту, забравшему такую власть в русской земле. Федор, словно бы читая тайные думы сына, вновь заговорил:
– Ты на Софью Витовтовну не смотри! Решает земля! В ином и самый набольший землю не передолит!