Воля небес
Шрифт:
– Одно твое слово, государь, и я привезу убрус господа нашего Иисуса Христа к твоим ногам.
– Ты уже привозил его, боярин. И даровал мне два месяца покоя. Но отъехал ты, и вновь вернулись ко мне муки адовы. Чудится, вернулись сильнее прежних.
– Вестимо, болезнь тяжела, и двумя месяцами не обойтись.
– Но как? – опустил веки Иоанн. – Сам я учил тебя от глаз чужих святыню тщательно скрывать и лишь в годины тяжкие для веры православной тайно туда доставлять, где кровь льется и люди живота не жалеют. Там, где число страдальцев тысячами исчисляется и дар чудесный тысячи смертных исцелить сможет. Я же един. Можно ли рисковать сокровищем столь великим ради одного
Басарга промолчал.
– Сколько раз падал духом я, боярин. Отречься желал, бежать к тебе в обитель Важскую и там без мук лишних часа своего смертного в молитвах дожидаться, – признался Иоанн. – Да токмо кому отдать ношу свою? Иван мой старший, чтец и музыкант юный, ребенок совсем душою. Песни ему петь да книжки читать. Федор, вон, от вида девицы смазливой растаял, ако масло на июньском солнце. Брат Симеон, добрый и послушный, в благодарности завсегда да в поклонах. Все милые да ласковые, ровно котята к ногам трутся. Один я, как пес цепной, зубы скалю. А как иначе? Коли за кусок свой, за косточку каждую насмерть не грызешься, так ведь крысы враз все по углам растащат, оглянуться не успеешь. Да и мышки свои серые тоже норовят каждая по ломтику откусить. Коли бояр в кулаке не держать, они тебя быстро сапоги себе лизать заставят. Коли меча на порубежье не покажешь, так и рубежи соседи быстро к ногам твоим пододвинут, токмо на одном носке и поместишься.
Иоанн откинул голову на спинку кресла:
– Почему ты молчишь? Ответь хоть что-нибудь, Басарга! Ты хранитель! Тебе Небеса убрус доверили.
– Как хранитель, я не могу привезти святыню к твоему двору в Москву или в Александровскую слободу, – сказал Басарга. – Ибо вскорости влияние ее станет слишком ясным и тайна местонахождения убруса раскроется. Его попытаются украсть или захватить. Как хранитель, я не могу допускать тебя к нему со всей свитой, ибо поездки сии будут слишком заметными. Но если ты сможешь хоть на время становиться невидимым и отъезжать ко мне един, без слуг, никому на глаза не попадаясь, я готов доставить его ближе к Москве, чтобы такие поездки не были слишком дальними.
– Ты смеешься надо мной, хранитель убруса! – скрипнул зубами Иоанн. – Меня из комнаты в комнату слуги под руки водят! Я ноги в повозку сам поднять не в силах! Как я смогу тайно пробираться в твое незаметное логово? Чтобы глаза чужие на меня не смотрели, я и от трона, и от добра всего, и от рода отречься должен, простым боярином стать, без слуг и холопов! Да и тогда, мыслю, не забудут…
– Прикажи, государь, и из хранителя я стану простым боярином и твоим холопом. И привезу доверенную мне тобой святыню прямо сюда.
– Как пред предками я за сие кощунство отвечу? – сжал кулаки Иоанн. – Что потомки обо мне скажут? Убрус Господа нашего потерять из-за телесной слабости своей?
– Воля твоя, государь. Тебе пред Богом ответ держать. Решай!
– Совета от тебя просил, подьячий! Ты же судьей Небесным над душою стоишь!
– Стань отшельником простым, государь. Свиту свою распусти, из дворца отъедь, в месте безлюдном поселись, в доме чужом и скромном. Но с Москвою рядом. Из убежища своего за делами приглядывать сможешь, в мелочи не вникая. Нужда возникнет – совет наместнику сможешь дать. А большая нужда – так и рукою твердой вмешаться. Ну, а коли управятся наследники, тогда со спокойной душой покой обрести сможешь, постриг принять, в обитель Варлаамову отъехать…
– Откуда рука твердая у отшельника простого?
Басарга улыбнулся:
– Разве званием одним сие определяется? Иной отшельник словом своим больше накоротит, нежели князь с дружиной.
– Что
38
Точная дата свадьбы царевича Федора и боярыни Ирины неизвестна и колеблется в пределах от «…не позднее 1575» и до 1580 года включительно.
В этот раз Басарга Леонтьев и на венчании, и на царском пиру, на диво, оказался не в задних рядах, а близко к царственной особе. Но, скорее всего, не потому, что прочие родственники невесты родом не вышли, а потому, что был он вместе с княжной Шуйской, временами даже бравшей его за руку. А против Шуйских, известное дело, местничеством тягаться некому, они и самого царя при желании родовитостью пересудить способны. Похоже, прошли те времена, когда Мирославе следовало опасаться пересудов или упреков в неблаговидном поведении. Ну да, сопровождает подружку невесты, знатную влиятельную женщину, кравчую и близкую к трону придворную какой-то худородный боярин – и что из того? Раз сопровождает – значит, нужен. Княжне Мирославе Шуйской виднее!
Свадьбу играли по обычаю три дня, после чего гости еще три дня отдыхали и приходили в себя после богатого угощения, сытного и хмельного. На седьмой посыльные призвали Басаргу во дворец. Иоанн лежал в постели, весь бледный, накрытый одной лишь простыней, кисловато пахнущей яблоками.
– Нету больше моей мочи, Басарга, – еле шевеля губами, произнес правитель всея Руси. – Жизни от мук более не желаю, не то что царствия. Все, как скажешь, исполню. Только привези…
Утром Басарга на почтовых улетел в Рыбинскую слободу, переправился, доскакал до Вологды и нанял там лодку. Но как ни спешил, до усадьбы все равно добирался полную неделю. А обратно – против течения да еще и с епископом Антонием вдвое дольше. Однако в конце сентября все же домчался до столицы. Гонка изрядно вымотала боярина и его побратима – однако чудесным образом усталость отпустила их уже через полчаса после того, как оба въехали на подворье. Несмотря на поздний час, Басарга, наскоро утолив голод и жажду, поскакал на свежих лошадях в Кремль и приказал рындам известить царя о своем возвращении.
Иоанн лежал в постели, под тяжелым парчовым балдахином. Рядом сидела царевна Ирина, держа его за руку, а Федор, обходя опочивальню, собственноручно снимал нагар со свечей.
– Наконец-то ты! – вперил взгляд в подьячего Иоанн. – Так об избавлении мечтаю, что уж и на ангелов небесных согласен, душу Всевышнему предать.
Басарга посмотрел на девушку, на царевича, снова на государя.
– Все таково будет, как ты сказывал, – пообещал Иоанн. – Я обо всем позаботился. Скорее бы уже…
Через день слабый от болезни царь всея Руси, буквально внесенный в храм Василия Блаженного, объявил об отречении своем от престола в пользу старшего брата, князя Симеона Бекбулатовича. Вместе с тем сказал, что немедля покидает двор, дабы не мешать правлению нового государя.
«…и посадил царем на Москве Симеона Бекбулатовича и царским венцом его венчал, а сам назвался Иваном Московским и вышел из города, жил на Петровке; весь свой чин царский отдал Симеону, а сам ездил просто, как боярин, в оглоблях…»