Воображенные сонеты (сборник)

Ли-Гамильтон Юджин

Сонеты бескрылых часов

(1894)

Лиззи Мэри Литтл

Предисловие

Предлагая читателю эту сотню сонетов, вероятно, будет уместным предварительно отметить, что тридцать из них уже появлялись в предыдущих публикациях среди различных стихотворений и включены в настоящую коллекцию либо потому что они были переписаны заново, либо потому что они образуют необходимые связи между остальными семидесятью сонетами, которые впервые печатаются в этой книге.

Раздел I. Колесная кровать

102–103.

Музе

I

Лежать годами в позе мертвеца — А всё вокруг живет и шевелится; Лежать и знать, что сохнет поясница, Что чахнут мышцы локтя и берца; И знать, что летом не шагнуть с крыльца, Не насладиться запахом душицы, Под куполом листвы не развалиться, Волной речной не освежить лица. Терпеть, терпеть, когда проглянет иней; Терпеть, что не увидишь блеск порош И зимний лес, терзаясь от бессилья, Где терн зарянка склевывает синий. Но если, муза, ты ко мне войдешь, Отчаяние складывает крылья.

II

Когда б не ты — под ношей апатичной Тех годовых колец, что, тело сжав, Ползут по мне — то каждый мой сустав Раздавлен был бы грудою кирпичной; Ты есть, и злость удавки параличной — Удел, что не лютей иных расправ, Но первородство променял Исав На порцию похлебки чечевичной. Был заперт царь без пищи и воды С глумлением в подземные хоромы Меж кладов, непригодных для еды; Вот так моя окружена кровать Рядами полок, где смеются томы, Что не могу ни слушать, ни читать.

Исав — старший сын Исаака и Ревекки; будучи усталым и голодным, продал за чечевичную похлебку первородство своему младшему брату-близнецу Иакову (Быт. 25:30; Евр. 12:16).

Был заперт царь без пищи и воды — вероятно, имеется в виду легенда о том, что халиф Багдада аль-Мустасим после взятия города монголами в 1258 г. был заперт в башне со всем своим золотом и серебром, где и умер среди сокровищ от голода.

104. Феи-крестные

Я думаю, меня крестили феи, Исполненные зависти и зла; И в кубках их плескалась, словно мгла, Сплошная желчь, проклятием чернея. «Будь книжником, но не читай трофеи, Стоящие на полках без числа»; Недвижность тела мне дана была, Чтоб я сполна отяготился ею. Но добрый эльф с сочувствием во взоре Влил капельку поэзии в питье, Что горькой желчью пенилось в фарфоре; За годом год, пока влачу житье, Та капля золотит и боль, и хвори; Но — Боже! — как горчит вино мое.

105. Во снах

Бессменно я на ложе жалких дрог Лежу без дум, оцепенелым прахом; Года ползут подобно черепахам, И днем и ночью отмеряя срок; Но вижу в снах, что отступился рок; Я груз его стряхнул единым махом, И встать сумел, и зашагал по шляхам, Свободный, словно в поле ветерок. Посильна мне ходьба и даже бег; Могу бродить осенними

лугами; Весною выйти на скалистый брег; И летом брод нащупывать ногами В ручье; или стекло замерзших рек, Коньки надев, исчерчивать кругами.

106. Сумерки

Глухая боль сжимает сердце дня С заходом солнца; замелькали тени Мышей летучих на кустах сирени, И детская утихла беготня. Волы с полей плетутся вдоль плетня, Бой колокольный отзвуком мигрени; Вот по соседству скрипнули ступени — Там ужинать садятся у огня. А я лежу недвижимо в саду, И думаю, что годы проведу На этом ложе, немощью клейменном; И утешаюсь рифмами, пока На мир луна не глянет свысока И не повиснет вон над тем лимоном.

107. Здоровью

Здоровье! Жизнь уходит день за днем, И год за годом тонет, как в трясине, Без перемен — твое крыло поныне Печальный мой не осенило дом. И в жизни, обернувшейся нулем, Я смысл ищу, напрасно лоб морщиня, Как те, чьи очи в море и пустыне Ощупывают мертвый окоем. Не так вопили греки в крае диком, Полоску моря взорами сверля, Как я тебя приветствовал бы криком; Не как Колумб, стоявший у руля В тот час, когда над корабельным гиком Громоподобно ухнуло: «Земля!».

…греки — имеется ввиду знаменитый эпизод из «Анабасиса» Ксенофонта: «В конце концов, после пяти месяцев марша и кровопролитных схваток, около 6000 уцелевших греков достигли пункта назначения. А когда наконец перед измученными солдатами открылась водная гладь Понта Эвксинского, прозвучал ликующий крик: „Таласса! Таласса!“ („Море! Море!“)».

108. Утраченые годы

Сначала детство прочь мое ушло — Куда ушли следы смешного пони, Куда ушли цветы на горном склоне, Коньки ушли, удилище, весло. А после юность прыгнула в седло, За музыкой и танцами в погоню — Куда уходят девичьи ладони, Куда уходит летнее тепло. Теперь и зрелость тонет там же, где Плач пленных птиц, и прошлогодний лед, И каждый день, потраченный впустую. Смирилась плоть, покорная узде, Но мой мятежный дух крылами бьет, Бездонности небесной салютуя.

109. На форзаце «Le mie prigioni»

Поэт, чей дух был кроток и смирен, Изведавший австрийские темницы, Оставил эти светлые страницы, Италию поднявшие с колен. И в Шпильберге, под гнетом мрачных стен, Он сеял зерна, из каких родится Свободы долгожданная пшеница, Пока не завершился долгий плен. Но для чего мой тесный каземат, Где, в тщетном ожидании известий, Надежды угли все слабей чадят? Здесь не раздастся зов к священной мести, Но сквозь решетки можно видеть взгляд При тусклом свете тлеющих созвездий.