Вопрос веры

Криптонов Василий Анатольевич

– А ну - по норам!
– рявкнул командир, и двери захлопали. Командир сел на корточки напротив меня.
– Слушай, я бы рад отпустить вас на волю, честно. Даже сам бы, может, с вами ушел. Ты мне скажи только, где это такое - воля?

Тут весь кошмар нашего положения обрушился на меня. Я осознал, что нахожусь среди людей, проживших в подземелье несколько сотен лет. О, разумеется, где-то есть выход, только его еще нужно просверлить чем-то или взорвать. Нарушив герметичность обиталища. И потом, даже если удастся упросить командира сделать что-нибудь этакое,

что дальше? Мы окажемся снаружи, на лютом холоде, без транспортера, в двухстах километрах от ближайшего жилья. Речь не шла о том, чтобы покинуть Метро. Речь шла о том, чтобы нам позволили здесь жить, а не бросили триффидам.

– Ладно, не отчаивайся прежде времени!
– хлопнул меня по плечу командир.
– Вполне возможно, вас оправдают. Ведь в совете тоже не дураки. Генофонд улучшат надо. Будешь девок менять - что портянки! И мелкий, как подрастет, сгодится. Да и девка ваша скучать не будет. А мелкого пока приспособим грибы выращивать.

– Ему понравится, - шепнул я, думая в этот момент о ростке петрушки.

Мы пошли обратно, уже медленнее, никуда не торопясь. Навстречу попались трое солдат, один из которых с важным видом нес планшетку.

– Понятых не забудь, - сказал ему командир после взаимного обмена приветствиями.
– А то начнется опять - "геноцид", "произвол", "беспредел"...

– А откуда у вас вообще воздух?
– спросил я, вспомнив ароматное дыхание, вырвавшееся из колонны в зале.

– А, это умники оранжерею держат, - махнул рукой командир.
– Трава всякая вырабатывает. А что, там, наверху, правда солнце было?

– Было, - подтвердил я.

– А теперь не стало?

– Теперь нет. Но мы решаем этот вопрос.

– Вот бы решили... Говорят, когда солнце вернется на землю, мы сможем выйти и возродить великий Красноярск.

– Кто говорит?

– Старейшины, из умников. Говорят, в книге какой-то так написано. Там еще всадники какие-то быть должны, еще муть какая-то - не помню.

– Всадников долго ждать придется, - вздохнул я.

Когда мы, наконец, добрались до камеры, Вероника и Джеронимо встретили нас обеспокоенными лицами, прижатыми к прутьям.

– Как, все в порядке?
– спросила Вероника. Тот факт, что я пришел на двух ногах, ее не утешал. Наверное, вид у меня был чересчур убитый.
– Куда вы его водили?

Командир поморщился, открывая решетку, и, показав на Веронику, заметил: "Разговаривает" - таким тоном, будто речь шла о котенке, сделавшем лужу.

– Разберусь, - пообещал я.

Грустно кивнув, командир закрыл замок и удалился. Я без сил шлепнулся на нары. Как же хочется спать...

– Тебя допрашивали?
– налетела на меня Вероника.
– Пытали? Что?

И я рассказал им все. Об умниках и умницах, о повесившейся девушке, о заявлении, которое теперь некому забрать, об армии триффидов Уиндема ("Вот видите!
– воскликнул Джеронимо.
– Даже подсолнухи взбесились без солнца, чего же о людях говорить!") и о том, что выхода отсюда нет, а наша единственная надежда - честь быть удостоенными разбавлять генофонд подземных жителей.

Вероника

с невероятной чуткостью пропустила мимо ушей все, кроме того, что меня тревожило.

– Ты не виноват, - сказала она.
– Просто стечение обстоятельств.

– Виноват, - сказал я.
– В том-то и штука, что виноват. Даже если она обо мне и не думала, затягивая петлю, она все равно сделала так, как я хотел. Каждое мое слово, каждый жест - провокация. А когда собеседник реагирует, я обжираюсь. Поэтому мне комфортно в любой ситуации, лишь бы была еда. Даже сейчас, говоря все это, я жду от тебя - жалости, презрения, ненависти - чего угодно!

Помолчав, я добавил то, чего ни Вероника, ни Джеронимо понять бы не смогли:

– И любая попытка поместить что-то в сердце обернется очередным пиршеством.

Я лег лицом к стене, как до того лежала Вероника, и закрыл глаза. Слышал, как кто-то подошел.

– Мне очень жаль, Николас, - сказал Джеронимо.
– Жаль, что втравил тебя в такую историю, жаль, что так вышло с той несчастной...

– Ничего тебе не жаль, - перебил я.
– Какой смысл врать мне о своих чувствах?

– Думал, вдруг тебе понравится сосать пустышку.

Повернувшись, я посмотрел на его невозмутимое лицо.

– К тому же, после еды полезно пожевать жвачку.

Наверное, Джеронимо был для меня самой большой загадкой. Подобрать ключик к его чувствам я попросту не мог. Где границы безразличия? Откуда начинается одержимость? Почему, чистя картошку под надзором полоумного Мэтрикса, он плакал, а сейчас, в абсолютно безнадежной ситуации, держится молодцом? А эти его вспышки ненависти к Веронике? Я не я буду, если в них нет искреннего чувства!

Джеронимо вышел на середину камеры, заложив руки за спину.

– Первое, - провозгласил он, глядя в коридор.
– Раз уж мы будем вынуждены разбавлять генофонд, вряд ли вам позволят работать сверхурочно. Поэтому если вы все-таки хотите совокупиться и порадовать меня гибридом Ривероса и Альтомирано в качестве племянника, то сейчас самое время. Обещаю не смотреть. Суну голову в унитаз и буду блевать на всем протяжении.

Он подождал минуту и заговорил снова:

– Не слышу лихорадочного шуршания одежды. Ладно. Будем считать, вы еще слишком незрелы для подобных ответственных решений. В таком случае - пункт два повестки дня, и здесь я хочу "единогласно". Раз уж мы лишаемся возможности выполнить нашу великолепную миссию, предлагаю на суде взбесить всех как следует и сдохнуть под ядовитыми фаллосами триффидов!

Все, что я почувствовал - его решимость. И больше ни одной эмоции. Ни страха, ни отчаяния - ничего. Как будто весь Джеронимо состоял из одной идеи - движения к солнцу. И теперь, когда она умирала, спокойно готовился умереть сам.

– Дурак ты маленький, - вздохнула Вероника.
– Жил бы себе да жил... Ладно. Согласна на триффидов.

– Еще бы не согласна!
– В Джеронимо снова проснулся демон.
– Для такой уродливой толстозадой карги, как ты смерть - единственное счастье, а отросток триффида - единств...