Воришка Мартин
Шрифт:
— Может, хватит?
— Чего?
— Жить. Держаться.
Одежда тоже расплывалась, пришлось изучать каждый предмет по отдельности. Клеенчатый плащ с оборванными пуговицами держится на одном ремне, под ним шерстяной пуловер с высоким горлом. Зюйдвестка сбилась на затылок. Руки лежат на коленях над гетрами. Сапоги — хорошие, блестящие от влаги, крепкие. Рядом с сапогами скала выглядела картонной декорацией, раскрашенным задником. Он наклонился, направив мутное окошко на сапог. Музыка и ветер стихли, осталась лишь черная блестящая резина.
—
— Подумай.
— Какой смысл? Я сошел с ума.
— Расселина тоже расколется.
Он попытался было рассмеяться в налитые кровью глаза, но услышал лишь лающие звуки.
— На шестой день он сотворил Бога. Тебе даны только мои слова. По своему образу и подобию сотворил он Его.
— Подумай.
Глаз сливался с закатом.
— Нет, не могу.
— Во что ты веришь?
Чернота сапог, угольная чернота, чернота подвала.
Вынужденный ответ:
— В нить моей жизни. В выживание!
— Любой ценой.
— Повтори.
— Любой ценой.
— И ты выжил.
— Это везение.
— Это неизбежность.
— Другие тоже хотели жить.
— Смотря насколько.
Он уронил завесу плоти и волос, вычеркнул сапоги. Прорычал:
— У меня есть право выжить любой ценой!
— Где это записано?
— Ничто не записано.
— Подумай.
Скала из картона, заслонившая неподвижные черные ноги, разозлила его.
— Не стану я думать! Я сам тебя создал, создам и небеса!
— Уже создал.
Он глянул вбок на бурлящую воду, потом вниз — на свои костлявые ноги. Ощутил дождь, брызги и ледяной холод, сдавивший плоть. Пробормотал:
— Ну и пусть. Ты сам наделил меня правом выбора и всю жизнь вел меня к этим страданиям — потому что это мой выбор. О, да! Я все понял! Что бы я в жизни ни делал, я в конце концов оказался бы на том же самом мостике в то же самое время и отдал бы тот же самый приказ, правильный или неправильный. Но если бы я выбрался из подвала по поверженным, опустошенным телам, сделал бы из них ступеньки и сбежал от тебя, ты бы все равно мучил меня? Пусть я их поглотил, но кто дал мне рот?
— Твоими словами не ответишь.
Яростный взгляд.
— Я подумал! Я предпочитаю боль и все остальное.
— Чему?
Он пришел в неистовство и замахнулся на черные сапоги.
— Черной молнии! Уходи! Убирайся!
Сдирая кожу на руках, он барахтался на залитой морем скале.
— Несчастный безумный моряк посреди океана…
Он вскарабкался вверх по Хай-стрит.
Ярись, реви, потоп! Пусть будет ветер, дождь и град, потоки крови, Шторма и смерчи…Обежал по кругу Наблюдательный пост, спотыкаясь о камни.
Тайфуны, ураганы…Свет ложился на море полосами, оттеняя горные
— Быстрее! Быстрее!
Скала неслась вперед. Он пришпоривал ее пятками.
— Гони!
Каждая волна была событием. Качаясь и дрожа в сумрачном штормовом свете, водяные громады стремились вперед, и гребни их таинственно мерцали, отзываясь в мозгу вспышками маяка. Споткнувшись о скалу Спасения, волна вздымалась с яростным ревом, нависая над мелководьем. Скала выглядела крошечной оспинкой в гигантском пенистом водовороте, разевавшем над ней голодную пасть. Величественный гребень длиной в сотню ярдов взлетал и рушился, бросаясь на противника, словно целая армия.
— Быстрее!
Рука нащупала кружок на шнурке и вцепилась в него.
Рот закричал:
— Плевал я на твое сострадание!
За грохотом волн и неба послышался знакомый звук. Он был тише, чем море, музыка или голос, но центр его заметил, согнал тело с каменной плиты и запихнул в расщелину. Едва оно скрылось среди камней, как на западном горизонте мелькнуло черное щупальце молнии, и центр затолкал поглубже обрывки плоти и волос. Лопата вновь стукнула о жестяную коробку.
— Право руля! Я убью нас обоих. Врежусь в дерево твоей стороной, и от тебя останется мокрое место. Ничего нигде не записано!
Центр был умнее рта и знал, что делать: отправил тело к выбоине с водой, чтобы спрятать среди ила и кружащей пены. Выставив вперед руки, он упал плашмя и корчился на скале, как тюлень. Изо рта текла вода. Добравшись до илистой запруды, руки уперлись в преграду и сдвинули ее. Стук, скрежет, грохот падающих камней и воды. Глазам открылось безбрежное пространство волн и сумеречного штормового света. В грязной канаве, где прежде собиралась пресная вода, неподвижно лежало тело.
— Сумасшедший! Вот и доказательство!
Центр выволок тело из пещеры и послал туда, где прежде был Наблюдательный пост.
Ветви черной молнии раскинулись по всему небу. Грохот сотрясал воздух. Одна из ветвей упала в море, перечеркивая огромные волны, и осталась там. Море перестало двигаться, замерзло, превратилось в раскрашенную бумагу, разорванную черной линией. Там же была нарисована и скала. Раскрашенное море перекосилось, но в черную трещину, открывшуюся посередине, ничего не потекло. Трещина была окончательной, абсолютной, трижды реальной.