Воробьиная ночь, Крайний подъезд слева
Шрифт:
— Где ты был, бандит?! Как тебе не стыдно?!
Атос крутанул головой в обратную сторону и откусил бомбардировщику В52 хвост.
Люда в ужасе сказала: «Ой!». Миша снисходительно решил не обижаться и соврал, что модель устарела, была неудачной и, что он сам хотел ее разломать при случае. Люда упавшим голоском сказала, что ей все равно очень не удобно и не ловко за себя и за этого лохматого гангстера. Тогда Миша достал с полки книгу по дрессировке собак и предложил Люде ее почитать. Люда не стала говорить Мише,
Анатолий Григорьевич отказался от коньяка, но не стал отказываться от сухого белого вина. Леночка же, напротив, потребовала налить ей коньяк и не в маленький хрустальный столбик, а в большую сферическую рюмку. Анатолий Григорьевич не смог сдержать улыбки и попытался замаскировать ее бокалом с апельсиновым соком.
— Да, Анатолий Григорьевич, это очень смешно, когда девушка пьет коньяк.
— Лена!
— Я и не думал смеяться. Если есть желание выпить коньяку, то почему бы его и не выпить.
— То есть, вам нравятся пьющие женщины? С ними проще, не правда ли?
— Я не говорил, что мне нравятся пьющие женщины, а относительно простоты, то ее привлекательность, по моему, достаточно спорная.
— Так вам надо чтобы было все непонятно, запутанно, чтобы каждый подразумевал что-то совсем отличное от высказанного, чтобы все шло на сплошном подтексте, чтобы…
— Я не знаю, почему вы все стараетесь меня спровоцировать. Если я вам настолько противен, скажите, — я уйду и не буду отравлять вам вечер.
— Анатолий Григорьевич! Лена! Перестаньте, пожалуйста. Я сейчас пирог принесу.
Леночка стала молча складывать салфетки в аккуратные треугольники, а Анатолий Григорьевич задумчиво забарабанил пальцами по своей коленке.
— Извините, Анатолий Григорьевич, — я не хотела вас обидеть.
— Я не обиделся, Лена, — все в порядке.
Антонина Васильевна сказала, что так гораздо лучше и ушла на кухню за своей кулинарной гордостью — пирогом с рыбой. Леночка встала из-за стола и подошла к магнитофону.
— Какую музыку вам поставить, Анатолий Григорьевич?
— Поставьте какая вам нравится.
— Я люблю джаз.
— Я тоже люблю джаз.
— Правда?
— Да, у меня большая фонотека дома.
Антонина Васильевна торжественно внесла пирог и поставила на середину стола:
— Уж не обессудьте — какой уж получился у бестолковой стряпухи.
Анатолий Григорьевич съел три больших куска, съел бы и четвертый, но подумал, что это будет не прилично и искренне сказал:
— Антонина Васильевна, такого пирога я еще не ел.
— Ну уж, Анатолий Григорьевич! Вы мне льстите.
Антонина Васильевна зарделась и на радостях за пирог взяла вместо своего бокала бокал Анатолия Григорьевича и залпом выпила. Анатолий Григорьевич с Леночкой
— Я подумаю.
Дима Петухов крепко поцеловал плотненькую девушку в губы. Плотненькая девушка просунула язык между зубов Димы и лизнула его нёбо. Дима был не совсем готов к такому акробатическому упражнению и в тревоге попытался загодя распознать бескомпромиссные позывы рвотного рефлекса.
— Подожди!
— Проблемы?
— Нет, то есть да, в смысле нет.
— Тогда помоги мне.
Дима судорожно задергал застежку бюстгальтера дрожащими пальцами, но потайные крючочки крепко сидели в потайных петельках и никак не выдергивались. Дима тяжело задышал, стал делать глотательные движения и быстро шептать: «Щас — щас — щас», но плотненькая девушка раздраженно отвела его руки, хмыкнула и стянула бюстгальтер через голову.
— Чехлы есть?
— А?!
— Ага! Иди домой!
— В смысле… Вот…
Лифт мягко раздвинул двери: «Вам на какой этаж?» — «Мне последний». Лифт стремительно понесся вверх, готовый разнести вдребезги чердак.
Вызвали с первого этажа — лифт полетел вниз и чуть не вылетел в подвал.
Лифт поехал опять на последний.
Лифт снова вернулся на первый.
Опять последний.
Снова первый.
Последний.
Первый.
Девятый — второй, восьмой — третий, седьмой — четвертый, шестой — пятый, седьмой — четвертый.
Между седьмым и четвертым лифт заметался надолго, потом плавно пошел на десятый этаж, плавно на первый, потом так же, но несколько быстрее, затем еще быстрее, и наконец, очень быстро.
Лифт ткнулся в потолок десятого, судорожно дернулся и распахнул двери, выпустив нетерпеливую веселую гурьбу мальчиков и девочек, которые ринулись звонить и стучать во все двери и, которым никто не захотел их открыть.
— Как тебя зовут?
— Сольвейг.
— Как?!
— Мамаша— Дура, когда беременная была, книжек обчиталась — зови Олей.
— Ну почему, — очень красивое имя.
— Правда?…
— Правда, Сольвейг.
— Поцелуй меня…
— Я не хочу чтобы письменный стол стоял у окна.
— Но, Женя, все ставят стол к окну.
— А я не хочу быть как все.
— Тебя никто и не заставляет быть как все, но индивидуальность, я думаю, надо проявлять не в расстановке поперек комнаты столов, а в чем-то более значимом.
— Какая ты умная! И как я этого не замечал раньше!
— Ты, наверно, был слишком занят собой.