Воронцов. Перезагрузка
Шрифт:
— Первый пошёл! — вырвалось само собой, пока я подтаскивал бьющуюся рыбину к берегу.
Митяй завистливо косился на мой улов, поглядывая на собственный поплавок, который упрямо стоял столбиком, словно часовой на посту. Парень нервничал, постоянно поправлял удилище, менял положение.
— Да чё ж они не клюют-то? — проворчал он и резко дёрнул удилище, выхватывая из воды снасть.
Крючок оказался голый, червяка не оказалось.
— Ну вот, сожрали, а я и не заметил!
— Да ты не дёргай так резко! — поучал я его, снимая очередную плотвицу, которая билась в руках и явно хотела выпрыгнуть назад
Митяй насадил нового червяка, на этот раз более аккуратно, и закинул снасть. Не прошло и минуты, как его поплавок резко дёрнулся, потом ушёл под воду — решительно и бесповоротно.
— Есть! — вскрикнул парень и потянул удочку на себя.
Удилище согнулось дугой, затрещало угрожающе. Митяй вскочил на ноги, крепче сжимая его в руках, и стал выуживать добычу, переступая с ноги на ногу от волнения.
— Будто там сом какой-то! Ну давай же, давай, не отпускай! — подбадривал я его.
Он выуживал, чувствуя, как что-то тяжёлое и сильное сопротивляется на том конце лески. Вода забурлила у самого берега, и тут из глубины медленно, торжественно показался лещ размером с добрый поднос — широкий и золотистый.
— Мать честная! — мы хором ахнули, когда рыба шлёпнулась на берег, чешуя отливала золотом на солнце, словно россыпь старинных монет, а жабры хлопали, как кузнечные мехи в горячей кузнице. Окунь бился на камнях с такой силой, что брызги воды разлетались во все стороны, блестя на солнце радужными каплями. Я не мог поверить своим глазам — такую рыбину я видел разве что на картинках в книгах о рыболовстве.
— Да он же размером с поросёнка! — выдохнул Митяй, не отводя восторженного взгляда от трофея.
Спустя минут сорок я понял, что рыбы наловили достаточно — унести бы столько добра. Митяй, не прекращая причитать от восторга, буквально на коленке сплёл из ивняка подобие корзины — некий шедевр народного промысла. Создавалось впечатление, что она развалится от чиха, но, загрузив туда всю рыбу, он ловко продел палку и забросил всю поклажу на плечо, чуть не согнувшись под тяжестью.
— Ух ты, барин! — пыхтел он, пытаясь удержать равновесие. — Да тут на всю деревню хватит!
Взглянув на него, я понял, что моя помощь не требуется — парень справлялся с ношей, хоть и с трудом. Его лицо покраснело от напряжения, но глаза горели от гордости за такой улов.
Мы ещё раз бросили взгляд на заводь, где всё ещё были видны круги от движения рыбы, и тут Митяй спросил:
— Егор Андреевич, засушим? — Он облизнул губы, явно уже представляя вкус. — Или ушицу сделаем?
Я посмотрел на него и говорю:
— Знаешь, наверное, и то, и другое. Пошли, давай домой, там разберёмся. А то ещё кто увидит наш улов — придётся делиться, — рассмеялся я.
Митяй, нагруженный уловом, словно бурлак на Волге, и я с удочками двинулись обратно в Уваровку. Ещё и обеда не было, а у нас уже рыбы — десятка полтора увесистых окуней, пара карасей размером с блюдце и большущий лещ лоснились в плетёной, прости Господи, корзине, поблёскивая чешуёй, словно мелкие серебряные монеты в кошельке богача.
Я уже предвкушал аромат ухи с дымком, с хрустящей корочкой свежеиспечённого хлеба, который макаешь в наваристый
В голове мелькнула мысль: а почему бы не отдать часть улова Илье, чтоб жена его приготовила? Уж она-то, с её сноровкой и умением, сварит уху так, что пальчики оближешь. Да и мне не придётся корпеть над огнём, как какому-нибудь бродяге.
— Митяй! — окликнул я парня, который тащил корзину, пыхтя и вытирая пот со лба свободной рукой.
— Чего изволите, барин? — отозвался он, не замедляя шага.
— Давай бери часть рыбы, хвостов пять самых крупных, и неси к Илье домой. Скажи, чтоб тот жене отдал, а та приготовила уху — так и скажи: барин ухи изволит. Да, и попроси у неё пару щепоток соли, можно даже три или четыре и перца. И не забудь сказать, что верну вдвойне. Как только раздобуду.
Последнее я добавил уже тише, больше для себя. Действительно, где я возьму соль в этой глуши? Но это были заботы завтрашнего дня, а сегодня хотелось просто насладиться результатом удачной рыбалки.
— Сделаю, Егор Андреевич! — бодро отозвался Митяй и принялся перекладывать самую крупную рыбу в отдельную кучку на траве.
Он быстро рассортировал рыбу — мелочь в одну сторону, покрупнее в другую — и умчался так быстро, будто за ним гнались все разбойники губернии. Ноги мелькали, пыль столбом, даже собаки не успели залаять. Я же, глядя на оставшуюся рыбу, призадумался. Жарить не на чём, да и банально как-то. Уху сделают, это понятное дело, а вот закоптить бы… Тут задача посложнее.
Вспомнил, как в детстве с отцом на даче мастерили коптильню из старого ведра — примитивную, но рабочую. Щепки ольховые на дно, решётка наверх, крышка — и дело с концом. Но где ж её взять здесь? Конечно, ни ведра металлического, ни проволочной сетки. Зато я уже пристрастился из подручных средств делать всякие полезные вещи. Руки сами просились к работе, мозг уже чертил схемы будущей конструкции.
Корзину с рыбой оставил в сенях, накрыв холстом, чтобы мухи не докучали, а сам первым делом потащился снова к покошенной избе — той самой, что стала моим личным складом строительных материалов. Каждый раз, проходя мимо, я мысленно инвентаризовал то, что там оставалось: доски, бруски, какие-то скобы непонятного назначения, петли.
Доски там ещё были, не все ещё растащили местные умельцы. Правда, остались кривоватые, с занозами, готовыми впиться в пальцы и ладони при первом неосторожном движении, но всё же смог выбрать четыре штуки — самые ровные из всей этой древесной разношёрстности. И ещё взял пару коротких брусков, которые торчали из стены, словно рёбра какого-то деревянного скелета. Выдернул их, поскрипывая зубами от усилия — дерево намертво вросло в глину.
Взял всё это богатство подмышку да и понёс к себе во двор. По дороге столкнулся взглядом со старостой Игнатом Силычем, который смотрел на меня так, будто я банк ограбил или, на худой конец, церковную утварь тащил. Морщины на лбу углубились, губы поджались. Ничё, пусть смотрит — не впервой уже. Со временем привыкнет к моим чудачествам, или хотя бы перестанет так откровенно возмущаться.