Ворота судьбы
Шрифт:
Так, никем не окликнутые, не остановленные, мы дошли до самой избушки. Увидели, что она не замкнута, но, должно быть, пуста. Проверить мы не осмелились, а только постояли минуту-две в нерешительности и уже хотели было ретироваться не солоно хлебавши, но Гыра вдруг набрал воздуху в грудь и, сложив ладони рупором, затрубил
– Дя-а-дя Кузьма! Ау, кто здесь живой?
Никто ему не ответил. Тогда и мы с Ванчей стали подвывать долговязому Гыре срывающимися голосами:
– Дядь Кузьма, а дядь Кузьма, откликнись!
Однако и на наши голоса никто не отозвался. Подождав еще немного, мы побрели назад, обескураженные совершенно непредвиденным приемом. Кажется, приуныл даже смешливый Ванча. Он теперь шел иноходью впереди, а Гыра замыкал нашу незадачливую депутацию и уже не «плыл» широким гусиным шагом, как прежде, а тащился сзади, спотыкаясь и все оглядываясь на сторожку в надежде увидеть возле нее рыжебородого Кузьму. Мы с Ванчей жадно глазели по сторонам на тугие, увесистые, с добрый кулак яблоки, сиявшие между листьями, и сглатывали слюнки.
Уже невдалеке от сворота на ранеточную аллею Гыра, идя с повернутой назад головой, больно наступил мне на пятку. Я взвыл и отпрянул в сторону, к низенькой стелющейся яблоньке. И вдруг где-то в глубине сада, за сторожкой, раздался раскатистый выстрел. Мы непроизвольно пригнулись, сжались от страха и, переглянувшись, опрометью бросились бежать. Тут же послышался хриплый, но звучный, как в бочку, лай Дамки, что-то зашумело, затрещало в кустах, и следом громыхнул второй выстрел. В тот же миг по листьям соседних яблонь прошуршала волна, похожая на град, и я, удирая, краем глаза успел поймать, как на самом крупном яблоке справа словно вспыхнули рваные дырки и белые царапины. «Дробь или соль?» – мелькнуло у меня в голове, и спину прошило острым, расслабляющим
Гыра опять оказался впереди. Теперь он не плелся и даже не плыл, а скорее летел, подняв руки в отчаянии. Ванча чесал за ним мелкой рысью, а я шкондыбал сзади с острой болью в отдавленной пятке. Я слышал, как за спиною все ближе и нахрапистей раздается Дамкин лай, как накатывает шум ее тяжелых прыжков между деревьями, но не оглядывался, чтобы не терять спасительных секунд.
Не помню, как мы пробежали ранетковую аллею, но помню, что ворота, к счастью, оказались приоткрытыми. Мы прошмыгнули в узкий проем, и я успел еще, прежде чем Дамка настигла нас, захлопнуть их. И Дамка лишь бросилась грозно на щербатые тесины ворот, так что даже опрокинулась назад от удара, и, словно поперхнувшись при этом, залаяла сбивчиво, с перефырком и кашлем.
Мы долго улепетывали по пыльной дороге, все забиравшей в косогор, пока не достигли первых берез и не упали в их тень плашмя, как подкошенные. А упав, еще долго лежали вниз лицами, отдыхиваясь и приходя в себя. Сначала мы молчали, подавленные произошедшим. Ванча даже, кажется, всхлипывал или, может, сморкался от свербения в переносице. Но потом нас вдруг одолел нервный смех. И мы стали глупо и закатисто хохотать, сперва лежа, а затем, сев на кукурки и прижимая животы руками от мучительного колотья где-то в правом боку, в подреберье, вызванного этим неудержимым, надсадным, нервическим смехом.
Дома мы, конечно, ни словом не обмолвились о приключении. Но на другой день родителей наших вызвали в сельсовет и преподнесли им штраф по двести пятьдесят рублей каждому. Это были немалые деньги в то время. Нам, понятно, влетело по первое число. Правда, я отделался лишь подзатыльником, который отец сопроводил философским замечанием:
Конец ознакомительного фрагмента.