Воротиться нельзя влюбиться!
Шрифт:
— Ты мог мне сказать, что собираешься вот так использовать! — насупилась я, ёжась от мороза.
— Не мог! Если б мы сговорились, то князь бы это сразу почуял. А так — он и не догадывается, что я вернулся. Ну, Марусь, одевайся, и помчали отсюда! Князь с меня шкуру спустит, если поймает. Я вообще-то жизнью тут рискую. Ещё и ковёр с почасовой оплатой взял. Давай, Маруся, соображай быстрее. Если я тебе в качестве спасителя не гож, то я улечу, пока цел.
Серьёзные голубые глаза смотрели строго и даже с укором. Нет, ну каков наглец! Он ещё и попрекать меня смеет! С другой стороны, какие у меня
Рука на горшке дрогнула…
— Марусь, не медли, — с опаской огляделся матёрый принц. — Решай, остаёшься ты тут или летишь со мной. Я тебя спрячу в безопасное место, а там уже подумаем, что делать дальше.
Я замерла, не зная, что предпринять. С одной стороны, предателю глупо верить. А с другой — мы знакомы-то без году неделя, ничего он мне не должен, и сейчас действительно жизнью рискует. Выходит, не пропащий человек?
А что отмороженного князя он на яблочки развёл, так, может, оно и неплохо? Я загадывала умного — вот он, умный.
— А если бы князь со мной что-то сделал за это время? — с обидой спросила я.
— То я бы очень расстроился. Очень, — честно ответил Евпатий Егорыч. — Но вероятность была небольшая. Маруся! Если хочешь разговоры разговаривать, то садись ко мне и продолжим в другом месте. Я ж тебя даже обратно вернуть могу, если вдруг передумаешь, мне не жалко.
Соглашаться или нет?
С одной стороны — чисто с практической — Евпатия Егорыча понять можно. Ну кто я ему? Случайная знакомая. А на кону пятнадцать лет молодости. Да и потом, вернулся же он. Не бросил. Да и за спиной остался скандал, за который завтра Кощеевич с меня что-нибудь обязательно снимет. Шкуру, голову или и то и другое. Пусть сам свой кавардак убирает!
С другой стороны — как доверять предателю? Никак! Но не обязательно ему доверять, чтобы воспользоваться его помощью. И Кощеевич этот пугал до икоты…
— Решайся, Марусь! — поторопил принц.
Сказ восьмой, о паскудности
Ты вчерась просил ковер, —
Ну дак я его припёр.
Все согласно договору —
И рисунок, и колёр.
Нет, принцу доверять нельзя, но он всё-таки пугал куда меньше, чем князь. За кавардак было совестно, вот только и убирать его не хотелось. Поговорил бы со мной хозяин терема нормально, без вот этих выпадов про нелюбовь к истерикам, ничего бы и не случилось.
Ну и вообще — это всё же не по-настоящему, ведь так? Нельзя же всерьёз относиться к подобным жизненным пердимоноклям. Как и нельзя исключать тот вариант, что меня давно забрали в психушку и обкололи седативами, под которыми я сладко пускаю слюну на продавленный казённый матрас.
Так почему бы не полетать на ковре-самолёте?
— Хорошо! Сейчас!
Решившись, я заметалась по комнате.
Просторный ковёр выглядел совершенно ненадёжной опорой, но Евпатий Егорыч вполне уверенно на нём сидел, и два этажа холодной пустоты под задом его не смущали. Я взобралась на подоконник, протянула руку своему «спасителю» и сделала шаг над бездной.
Ковёр мягко прогнулся под ногой, заставив потерять равновесие и неловко завалиться назад, но сильная рука не дала рухнуть на землю — потянула на себя и придержала. Я повалилась рядом с нахмурившимся принцем и испуганно замерла. Золотисто-рыжий ковёр вдруг взмыл вверх, оставляя мрачный терем Кощеевича далеко внизу. Места здесь оказалось не то чтобы много, но вполне достаточно и для четверых.
Внезапно ковёр перестал набирать высоту и завис в небе над тёмным городом.
— Да чтоб тебя! — сквозь зубы выругался Евпатий Егорыч и подёргал за край.
Ковру это подёргивание было до ковровой матери. Летательный неаппарат продолжал флегматично висеть в воздухе посреди ничего.
— Сбоит, — с досадой пояснил ковропилот. — Ворожбы мало стало, вот он и дуркует. На двоих, видать, сил не хватает. А ведь раньше и по дюжине возил!
Осмотрев круглую бархатистую поверхность диаметром метра два, я усомнилась в такой грузоподъёмности. Дюжина людей тут поместится, только если складывать одного на другого, а это, извините, уже не перелёт, а оргия получается.
Принц снова подёргал ковёр, и тот вдруг ожил, но полетел не вперёд, а вниз, да ещё и наискосок.
— А-а-а! — заорала я.
В голове пронеслась мысль, что лучше уж убирать осколки и крупу, чем погибнуть в ковёросамолётокрушении, но выбор уже был сделан. Мы стремительно неслись к земле. Я жалобно выла, принц матерился, ковёр мстительно сиял золотистой злорадностью.
— Стой! — встряхнул его Евпатий Егорыч, нас колыхнуло, и мы вдруг снова зависли над теремом Кощеевича, на этот раз метрах в двухстах от коньков крыши.
— Я передумала, — сиплым голосом проговорила я. — Ковровая авиация — это не моё!
— Отставить страхи и нытьё! — сурово проговорил спутник и ещё раз встряхнул ковёр. — А ну, лети прямо!
По золотисто-рыжей поверхности пошла рябь, и ковёр вдруг стремительно рванул навстречу медленно сереющему горизонту, на восток.
— Верните меня обратно! Я скорее предпочту достойную жертвенную смерть во время трагического ритуала, чем нелепое падение с ковра-самолёта, — застучала зубами я, обхватив колени.
— Не гунди, — беззлобно попросил принц. — Сейчас вернём эту ветошь хозяину, пересядем на Раджу и помчим в безопасное место.
Последние два слова звучали хорошо. Даже замечательно. Израненная непрошенными приключениями душа просила скукоты и обыденности. А ещё чувствовалась отчаянная нехватка глинтвейна в организме, я бы даже сказала, что у меня развился острый глинтвейнодефицит. Всё, на трезвую голову воспринимать дальнейшее уже просто нельзя.
Мы летели на высоте метров ста над землёй, и под нами простирались бескрайние леса и извилистые реки. Наверное. Я предпочла зажмуриться и вниз не смотреть, ибо мне от этого становилось крайне дурно.