Воротиться нельзя влюбиться!
Шрифт:
Вдруг лицо незнакомки стало меняться, будто с него начала сползать личина. Кожа покрылась морщинами и пигментными пятнами, брови срослись на переносице, а губы ссохлись, обрамляя рытвину рта. Ровные белые зубы сначала немного потемнели, а потом некоторые и вовсе исчезли, оставив торчать из дёсен десяток стёсанных пеньков. Густые русые волосы поредели, клоками поседели, а клоками — потемнели, выдавая в хозяйке некогда жгучую брюнетку. Чуть курносый нос с россыпью конопушек увеличился, опух, обзавёлся тремя волосатыми бородавками и кустами в ноздрях. Ярко-зелёные глаза поблекли, выцвели и
Передо мной стояла гнусно улыбающаяся старуха, довольная донельзя.
Вот это сон! Всё так реалистично! Особенно — ощущения.
— Вылазь давай, коли хочешь уразуметь, где тут яды, а где ягоды, — голос незнакомки тоже изменился, стал противным и скрипучим.
Она спустилась с лестницы, приставленной к печи, и поманила жестом. Я слезла с полатей и огляделась.
Обстановка вокруг — совершенно незнакомая. Небольшая комната, вся уставленная стеллажами, шкафами и завешенная полками. Помимо них — только стол, колченогий табурет и видавший всякое половик. Причём всякое исключительно грязное и дурно пахнущее.
И вот что интересно, сон и не думал становиться эфемерным или заканчиваться. Напротив, с каждой секундой он словно набирал силу, наливался реалистичностью и подробностями.
Например, пахло в комнатушке травами и какой-то тухлятиной. Босые стопы неприятно колол жёсткий соломенный половик, а по ногам тянуло холодом из-под перекособоченной двери. Я удивлённо осмотрела себя — на мне красовался традиционный русский народный сарафан, надетый поверх рубахи с широкими рукавами.
— Здравствуйте! А вы кто? И где я?
— Ты в Явомирье. Добро, как говорится, пожаловать! — весело оскалилась старуха.
— Это где? — я лихорадочно попыталась припомнить, слышала ли такое название раньше, и не смогла.
— У Кощея в бороде!
Что за ерунда? И ведь всё вокруг такое реальное — я даже ущипнула себя за руку, чтобы убедиться, что не сплю. Ойкнув, потёрла отдающее болью место. По всему выходило, что это не сон. А что тогда? И чем объяснить сползающую с бабки личину, если не сном?
Или всё, приехали, Марина? В Новый год — с новыми психическими расстройствами и галлюцинациями?
— Уважаемая… — я сделала паузу, ожидая, что старуха подскажет, как к ней обращаться, но напрасно время потратила, пришлось продолжать: — Вы могли бы объяснить, где я и что происходит?
Но старуха ничего объяснять не собиралась, только радостно улыбалась в ответ. Я бы даже сказала, лыбилась.
— С голосом чутка не угадала, а так — ну чисто в десяточку, — умилилась собеседница. — Ты энто, не серчай больно-то на меня. Я месяца через три вернусь. Али через четыре. Шама понимаешь, такие краесроки — кикиморам на смех.
— Что? Какие краесроки? О чём вообще речь?
— Ай, да разберёсси. Али не разберёсси. Твоя беда. Жрать захочешь — вон в том шкафу бери. В энтом — яды всякие, отравы да зелья вредоносные. Шама не пей, другим давай. Одёжки в шкафе. Место отхожее за домом, по тропинке найдёшь. В деревню лучше пока не ходи, — прошамкала она, — да и вообще не ходи, спросють с тебя.
— Что спросят? — нахмурилась я, чуя, что весь этот ликбез ничем хорошим для меня не кончится.
—
— Марина, — машинально подсказала я.
— Ой, страсти-то какие! Прям бяда, а не имечко! — бабка театрально прижала сухую ладонь со скрюченными пальцами к груди. — Ажно прям до потрохов пробрало. Ты уж зовись Маруськой, коли не хочешь лишних бед, а то достанется ещё и от Марены, — последнее слово старуха прошептала так тихо, словно нас могли услышать.
— А кто такая Марена? — спросила я, но в ответ говорящая загадками бабка только руками замахала.
— Ой всё! Молчи уж, малахольная! — опасливо осмотрелась старуха. — Ну, бывай, удачи тебе, как говорится, здоровьечка да жениха бохатого!
Она осенила меня благословляющим жестом, с недюжинной силой рывком достала из ближнего к выходу шкафа массивную ступу и ловко в неё забралась, мелькнув скрюченной сухой ногой. Подхватила подмышку подозрительно звякнувший богато украшенный ларь, распахнула скрипучую дверь, обернулась на меня и добавила:
— Ты энто, сильно-то не серчай. Я как ворочусь, чем-нить тебя одарю. Коли доживёшь!
И с этими словами бабка уцепила приставленную к косяку метлу, махнула ею перед моим носом, а потом взяла и вылетела вон.
Вылетела. По воздуху. В ступе. В ступе, управляемой метлой. Я даже успела заметить, что её древко сделано из неровного тонкого ствола, а прутья прикручены старой, позеленевшей проволокой.
Я в шоке и мой шок в шоке.
Оторопело посмотрела ведьме — а это, очевидно, была ведьма — вслед. Но долго так простоять не смогла: за порогом лютовала зима, ноги мгновенно озябли, и я даже сквозь шок почувствовала холод.
Захлопнув дверь, я невольно заозиралась, а потом принялась осматриваться в поисках одежды и обуви. В маленьком домике явно кто-то поколдовал — шкафов было столько, что я устала открывать дверцы. И, главное, смотришь с двух шагов — вроде один шкаф. А стоит дверку открыть, в нём ещё десяток, вложенных друг в друга, как матрёшки. Пока нашла вещевой сундук, запыхалась. Откинула массивную крышку с коваными уголками и заглянула внутрь. А там ларь. Открыла ларь, а в нём мешок. Развязала его, а внутри — три кокошника и две пары лаптей. Всё самое нужное.
— Да что за чертовщина такая?! — возмущённо пробормотала я и вернулась из шкафного пространства обратно в комнатку. Осмотрелась.
Белёная печка, внутри которой потрескивает огонь. Тёплая и древняя. Над ней — постель на полатях, забраться на которую можно только по лестнице. Остальное пространство закрыто полками с банками сушёных трав, ягод и кореньев. На округлых стеклянных боках — этикетки. Очанка лекарственная, лапчатка белая, зимолюбка зонтичная, аир болотный, ятрышник пятнистый, боровая матка, молочай, нечуй-ветер, расковник, прострел. Это вообще что за названия? Из всего перечисленного мне известен только молочай.