Воровская трилогия
Шрифт:
Шло время, а с ним и таяли надежды на то, что наши отношения когда-нибудь возобновятся. Мне уже стало невмоготу жить в одном городе с ней. Как только я оставался один, меня тут же тянуло к дому, где жила Ольга. Иногда я по нескольку раз в день проезжал мимо ее дома в надежде просто увидеть ее издали, часами прятался возле института и провожал ее глазами, находясь на расстоянии. В общем, я сходил с ума, замкнулся в себе и почти ни с кем не разговаривал. Естественно, так долго продолжаться не могло, и я решил уехать. Несколько дней я раздумывал, написать ей письмо или пойти проститься, и все же не мог собраться с духом, вновь увидеть ее глаза было выше моих сил. Я решил написать ей, ну а текст этого письма, запечатлелся в моей памяти на всю жизнь. Вот оно:
«Мой милый и нежный ангел, любовь моя, здравствуй! Всевышнему, видно, было угодно преподнести мне одно из ангельских своих созданий и зажечь пламень в моем сердце, чтобы затем ввергнуть меня в бездну мук и страданий. Но я не ропщу. Бог всегда знает, что делает, он всегда прав. В жизни моей, даже в детстве и юности, мне ничего не давалось просто так, за все всегда приходилось бороться, сейчас же я опускаю руки, ибо знаю заранее, что потерплю фиаско. Однажды ступив на стезю, по которой я теперь иду, свернуть с нее не могу, это выше моих сил, ну а коль я должен сделать выбор между моим образом жизни и тобой, я выбираю первое. Прости, если можешь, меня за это, ведь я не должен был лгать тебе, но, к сожалению, влюбленные все эгоисты. Думаю, пройдет время, ты поймешь меня и не осудишь. Хочу сказать тебе на прощание, что никогда и никто не будет любить тебя так, как любил тебя я. Когда ты будешь читать эти строки, я уже буду далеко от тебя, но где бы я ни был, если нужна будет моя помощь, я брошу все и приеду. А пока прощай, всех благ тебе земных. Заур».
Написав это послание, я в тот же вечер бросил его в почтовый ящик, который висел у них на воротах, а уже ночью, лежа на верхней полке в купе
Тот, кто лишился сокровища, поступит неразумно, если обернется, чтобы еще раз посмотреть на него.
Часть VI. Моя напарница Ляля
Глава 1. Я в Москве
Мы ничего не знаем. Мы считаем себя хозяевами своей жизни. Нам кажется, что мы управляем своей судьбой. Но у каждого удара колокола свое значение на небесах…
Первопрестольная встретила меня морем огней и проливным дождем. Сидя на заднем сиденье такси, я смотрел сквозь пелену запотевших стекол на город, и мне почему-то вспомнилось древнее поверье: во время свадьбы дождь – к долгой и счастливой жизни. Интересно, подумал я, какую жизнь готовит мне судьба-злодейка с красавицей невестой, имя которой Москва. Мне кажется, что тот, кто однажды посетит этот город, долго не захочет с ним расстаться, если только крайняя необходимость не заставит это сделать. Москва во все времена манила и манит к себе всех: авантюристов разного пошиба, студентов и бродяг, артистов и воров. И с уверенностью могу сказать, что на одной шестой части суши второго такого города нет. Первая заповедь «артиста на гастролях», прибывшего в незнакомый город, – найти крышу над головой, но об этом-то как раз я мог не беспокоиться. Уж друзья-то у меня здесь были, да еще какие – каждого из них я мог смело назвать братом. Но не только друзья жили в Москве, здесь жил отец моей матери, мой дед. Знал я и адрес: Арбат, 25, это угол Староконюшенного переулка и Арбата. Звали его Гусейнов Аббас-Али, по профессии был он дамский парикмахер, и, к слову сказать, очень даже неплохой. Навряд ли моя бабушка выжила бы в той далекой и дикой провинции, коей считалась Махачкала того времени, если бы на пути ей не встретился молодой, красивый и богатый турок. Целый квартал на Буйнакской улице в Махачкале, от кинотеатра «Дружба» до гостиницы «Каспий», был его собственностью. На одной стороне улицы делали зеркала, на другой – фаэтоны. Любил он бабушку безумно, признаться, ее было за что любить, а когда они поженились, появилась на свет моя мать. Но дед был, оказывается, страшный бабник, чего бабушка простить ему не могла. И после его очередного романа она выгнала его из дома или сама ушла, точно не знаю. Так что мою мать воспитывала она одна, без чьей-либо помощи. Правда, когда революция добралась до Дагестана, у него все конфисковали, а сам он еле унес ноги. И как ни странно, устроился в Москве. Но, надо отдать ему должное, пока училась моя мать, сначала в техникуме, а затем и в институте, он помогал ей чем мог. Все это я знал, конечно, и раньше, все-таки какой-никакой, а семейный архив у нас был, а это всегда свято. Так вот, когда я пришел домой перед отъездом попрощаться с бабушкой, я сказал, что еду учиться в Москву. Она написала письмо своему бывшему мужу и дала мне его адрес. Письмо это находилось при мне, но я не собирался тут же разыскивать деда, так как бабушка сказала, чтобы я обратился к нему только в случае крайней необходимости. Я не знаю, чем руководствовалась бабушка, говоря мне это, возможно, чрезмерной гордостью своей, возможно, чем-то еще. Но мне и в голову не приходило ослушаться ее, так глубоко я чтил и уважал ее. Естественно, я не знал, что было написано в письме, но догадывался.
Так что таксисту я дал Женькин адрес и уже через полчаса вышел из такси недалеко от метро «Бауманская», а еще через десять минут оказался в братских объятиях своего друга. После освобождения я, естественно, поддерживал постоянную связь с друзьями. А здесь вот свалился как снег на голову, да и, честно сказать, до самого последнего момента и сам не знал, что предприму первым делом в Москве. Лишь только резкая смена обстановки да мерный стук колес поезда внесли некоторую ясность. Но в принципе предупреждать было и необязательно, главное – кореш мой был дома, ну а здесь я был всегда желанным гостем. Всю ночь напролет мы проговорили, даже не заметив, как наступило утро. Наконец-то я выговорился, и от этого на душе стало легче, ибо Женька был тогда первым и единственным человеком, которому я рассказал обо всем, что накопилось у меня на душе. Под утро приехал отец Жени, был он, как я упоминал ранее, в полноте, а потому и знал все воровские новости столицы, которые обязан знать уркаган. Он долго расспрашивал меня, в основном, конечно, о наших тюремных злоключениях, при этом хитровато щурился, как бы сверяя про себя рассказ своего сына с моим. Но сомневаться ему не приходилось, так как мы уже давно были научены жизнью и воровская честность была для нас свята. Ну а когда мы имели дело с урками, то тем более хорошенько думали, прежде чем ответить на тот или иной вопрос. Знал он, естественно, и где живет Дипломат и обещал на днях свозить к нему. А пока мы втроем предавались беззаботному времяпрепровождению, друзья мои знакомили меня с Москвой. Забыл сказать, что, пока я спал днем, Женя сбегал к Харитоше, и встреча с ним была не менее радостной, чем с Женей. Целыми днями мы мотались по городу, здесь мне все было интересно, я сразу полюбил Москву, и она, забегая вперед скажу, платила мне всегда взаимностью. А прожил я в Москве, к слову сказать, совсем не мало лет, суммируя разные отрезки моего жизненного пути. А с Дипломатом, как ни странно, я встретился сам, вернее, случай свел нас. Через день после того, как я познакомился с отцом Жени, он уехал куда-то, пообещав, что скоро вернется и выполнит свое обещание. А пока посоветовал получше познакомиться с городом, что я и делал, совмещая приятное с полезным. В тот день мы шныряли возле «Ударника», и «труды» наши не были напрасны. Большое кожаное портмоне, которое Харитон сумел стащить, с крупным содержимым было нам очень кстати. Когда мы, перейдя через мостик, остановились возле поплавка «Буревестник» (так он тогда назывался), который был пришвартован тут же рядом с мостом, то решили отметить удачу. Музыканты да и почти вся обслуга здесь были цыгане. Московская шпана считала «Буревестник» лучшим местом для отдыха, частенько впоследствии заглядывал сюда и я.
Засовывая в карман брюк свою долю краденого, которую мне протянул Валера, я вдруг увидел Дипломата под ручку с очень красивой и элегантной женщиной – они направлялись к стоявшему тут же «ЗИМу». Дама уже скрылась в салоне машины, а Леня занес было ногу, чтобы сесть рядом, когда я стремглав бросился к нему. Он был искренне рад нашей встрече, мы по-братски обнялись, и я, торопясь, стал рассказывать ему, что уже больше месяца в Москве. Он перебил меня и тоном, не терпящим возражений, сказал, чтобы я располагался сзади, – здесь не место для разговоров, сам же сел впереди. Не успела машина тронуться, как я в двух словах объяснил, что не один. Мгновения мне хватило, чтобы перекинуться со своими корешами парой-тройкой слов, и уже в следующую минуту «ЗИМ» рассекал жижу грязи, смешанную со снегом. Поначалу я был ошарашен, когда, проехав немного, Леня, обернувшись к нам вполоборота, сказал даме, что сидела рядом со мной: «Это и есть тот Золоторучка, о котором я вам рассказывал, знакомьтесь». Как же тут было не прийти в замешательство, ведь рядом со мной сидела истинная леди, по крайней мере, мне так показалось. Она была действительно похожа на герцогиню, возвращающуюся с бала, ну а учитывая представления о женщинах провинциального вора, каким я был в то время, думаю, можно понять мой восторг, равно как и замешательство. Но леди, нисколько не удивившись, а скорее, наоборот, грациозно повернула ко мне голову, одарив меня при этом ангельской улыбкой, протянула руку и будто пропела: «Ляля». Я от неожиданности поцеловал протянутую руку, тут же вспомнив уроки моей бабушки, и ответил: «Очень приятно, Заур». – «Глянь, Дипломат, а ведь он еще и джентльмен», – услышал я мелодичный голос Ляли, но в следующую секунду Дипломат разразился громким смехом. Я еще даже не успел понять, что же произошло, как Дипломат тут же стал серьезным и сказал мне: «Не обижайся, бродяга, просто я вижу, ты во всем большой оригинал, а церемонии эти сейчас не встретишь даже в самых высших кругах. Ну да ладно. Если будет на то нужда, цапки у дам будешь на работе лобызать, а здесь расслабься, ведь это наша Ляля». А «нашей» оказалась уже тогда знаменитая на всю Москву карманница Ляля (Цыганка). Пытаясь быть объективным и нисколько при этом не умаляя своих способностей, хочу сказать, что у кого и были золотые руки, так это у нашей Ляли. Своих родителей она не знала и, сколько помнила себя, росла среди цыган, пока табор не пришел в Самарканд. Там, шныряя по Регистану, и встретилась она с урками-ширмачами, с ними и осталась. Способности к воровству у нее были действительно незаурядные. Гастролируя по стране с ворами, она порой показывала чудеса ловкости, ну и воры тоже учили ее всему, что должна знать, как должна выглядеть, как вести себя юная леди. Вот почему, увидев ее впервые,
Вот какая дама сидела рядом со мною на заднем сиденье «ЗИМа» и мило, дружески улыбалась мне. Мы ехали довольно долго, наконец машина остановилась у дома, где-то на окраине Москвы. Я помог Ляле выйти из машины, и мы пошли к дому, Леня, о чем-то перекинувшись с водителем, нагнал нас почти у самой калитки. А «ЗИМ» мгновенно растаял в ночи, шофер даже не включал фары дальнего света. С волчьим остервенением лаяла собака, готовая сорваться с цепи, до тех пор пока мы не вошли во двор. При виде Ляли и Дипломата она замолчала, но на всякий случай оскалилась на меня и спряталась в своей будке. Мы вошли в дом. Огромная комната была залита ярким светом, исходившим от громадной люстры, висевшей прямо над столом посередине комнаты. В дальнем углу в печи, приятно потрескивая, горели дрова, отчего в комнате было жарко. Прямо перед нами, на диване, сидел дедушка в очках, с газетой в руке, а справа, недалеко от печки, небрежно облокотясь на стул, сидел парень приятной наружности, он увлеченно смотрел «КВН» на маленьком экране. При нашем появлении дедушка отложил в сторону газету и вперил в нас, а точнее, в меня пронзительный взгляд, парень же встал и, подойдя вразвалочку, протянул мне руку для знакомства. «Паша», – представился он, внимательно глядя прямо мне в глаза. «Заур», – ответил я, ни на мгновение не отводя взгляд в сторону, и пожал ему руку. Затем подошел к дедушке, поздоровался с ним. Дедушкой оказался Гена (Карандаш) – живая легенда воровского мира. Что касается парня, то это был Паша Захар (Сухумский), который в преступном мире стал известен чуть позже как Паша Цируль. Много о чем мы переговорили в этот вечер. В конце разговора я понял, что все единодушно готовы принять меня в свою семью. Назавтра я переехал к ним на хазу, и воспитанием моим занялась Ляля. Да, это было время, которое трудно забыть. Я уже писал, что иметь незаурядные способности было недостаточно, для того чтобы тебя уважали и почитали. Я знаю бригаду карманников, лагерных педерастов, крали они не хуже других, и, естественно, никто их не обижал, они даже приезжали в лагеря к своим собратьям и грели их. Но этих карманников не уважали. Так что не имей я свое хоть и короткое еще, но все же достойное прошлое, никогда бы мне не быть вместе с урками. С этим всегда было строго, и ранее в главах, касаясь воровской темы, я писал почему. Если в родной вотчине меня считали чуть ли не «денди-кошелечник-универсал», то здесь, в Москве, Ляля ясно дала мне понять, что я самый натуральный провинциальный лапотник, хотя и способный ширмач. Я говорил, что многому мы научились у воров как на свердловской пересылке, так и в ростовской тюрьме, да и на свободе я постоянно общался с урками, насколько это было у нас возможно. Но оказалось, что всех моих знаний еще недостаточно для «чистодела». Вот какие нормы определяли человека, о котором могли сказать в любом кругу заслуженных воров – это карманник по большому счету. И тогда все без исключения могли это признать. Карманник должен был уметь идеально владеть собой, особенно мимикой лица, знать язык жеста и взглядов, должен был уметь импровизировать, как заправский артист, чтобы в случае чего выйти из неблагоприятной ситуации. Он должен был обладать интеллектом и эрудицией и еще одним важным качеством – умением вести разговор. И все это не считая твоих незаурядных способностей вора. Я думаю, нетрудно догадаться, что приобрести и усвоить эту науку можно было только с годами, да и то при постоянной практике.
Глава 2. Моя «работа» с Лялей
Бригады ширмачей были разные, одна сколачивалась только для поездки на «гастроли», другие крали годами вместе, пока тюрьма или смерть не разлучала их. Так же и мы несколько лет «работали» вместе, пока нас не разлучила тюрьма, а впоследствии и смерть некоторых из нас. Немало интересных, а порой и курьезных случаев произошло у нас за это время; думаю, читателю будет интересно узнать подробней о некоторых из них.
Однажды после трудов наших «праведных» по дороге домой мы заехали в гостиницу «Националь». К тому времени я уже смело мог считать себя универсалом, таким, какими были мы все, недаром блатная Москва того времени знала нас, равно как и уважала. Конечно, в этом была большая заслуга наших урок, но и способности каждого из нас были признаны безоговорочно всеми.
Карандаш с Дипломатом зашли внутрь, а мы вчетвером остались сидеть в машине. В то время гардеробщиком в гостинице работал Пантелей (Деревяшка). Сидели они с Карандашом где-то еще при нэпе. Говорили, что в свое время Пантелей был в авторитете, но потом началась война, он попал в штрафной батальон и в атаке потерял ногу, с тех пор он костылял на деревянной, отсюда и такое погоняло. Как инвалида войны, его устроили работать в «Националь», куда и простых-то смертных брали с трудом, и то после ста проверок. Отсюда шпана сделала вывод, что пашет Деревяшка на Комитет. Но Комитет была контора серьезная, к преступному миру почти не имела никакого отношения, да и босоту Деревяшка по ходу никого и никогда не сдавал. По крайней мере, базару такого не было, ну и шпана делала вид, что ничего не знает и ни о чем не догадывается. Фарцевал понемногу Деревяшка, да сигаретками импортными приторговывал – в общем, на нынешний манер был центровым барыгой. Кстати, в то время почти в любой аптеке можно было купить морфий, а вот сигарет импортных, таких как «Филип Моррис», в пластмассовой упаковке, «Кэмел» и прочие, кроме как у барыг, взять было негде, да и то не у каждого. Потому и отоваривались мы постоянно сигаретами у Деревяшки, как, впрочем, и многие урки в Москве.
Стояла тихая, морозная и безветренная погода. В машине же было тепло и уютно. Мы сидели с Лялей на заднем сиденье и о чем-то спорили, а Цируль с водилой впереди, все мы созерцали величественный фасад «Националя», как вдруг рядом заскрипел снег под колесами подъехавшей машины. А еще через минуту Паша, повернувшись к нам, произнес: «Гляньте-ка, какого фраерка фильдеперсового занесло к нам как на подносе». Протерев запотевшее стекло, мы увидели иномарку и слегка согнувшегося, франтовато одетого мужчину, пытавшегося найти замочную скважину в двери машины. Но наше внимание, естественно, привлекло не это. Верха и клифт (одежда) у фраера были не в порядке, а, судя по прикиду, он должен был быть «жирным». Успев только цинкануть Паше, что «работаем», мы выскочили с Лялей из машины с разных сторон, чтобы нас не было видно. И уже в следующую минуту по тротуару в сторону, противоположную нашей машине, шел прилично одетый слепой мужчина, с тростью в руке, под руку с элегантной молодой женщиной. В то время, да и позже, мне иногда приходилось «работать» слепым, поэтому я постоянно носил в чердаке очки с черными и круглыми стеклами, а раздвижная трость была в дурке у Ляли. Поравнявшись с фраером, я, поскользнувшись, упал на тротуар в снег, а Ляля сразу стала звать на помощь, грациозно разводя руками, ибо я на некоторое время «потерял сознание». Почти одновременно фраер и выскочивший из машины Цируль оказались рядом и помогли мне прийти в себя и подняться на ноги, что я проделал с неохотой, медленно, больше опираясь на широкие плечи джентльмена. А уже в следующее мгновение я благодарил их обоих, нервно теребя дужки очков, водружая их на нос. Ляля же, взяв меня вновь под руку, слегка журила за неуклюжесть, сбивая с меня снег. Я видел, как фраер поедал Лялю глазами, но и Ляля, оценив обстановку, ибо фраерок был чуть навеселе, грациозно, с редким достоинством, приличествующим испанской королеве, повернув голову, поблагодарила его и, протянув руку, разрешила ему поцеловать ее. Фраерок был в шоке, а я, кстати, дал понять Ляле, чтобы она не переиграла, я знал ее спектакли, которые она разыгрывала перед такого рода фраерами. Сейчас был другой случай, фраер уже был голый, и нам нужно было сваливать. Сделав несколько шагов, мы услышали хорошо знакомый нам звук взревевшего двигателя нашего «ЗИМа» и, убедившись, что фраер уже не видит нас, мгновенно юркнули в машину. Паша же, наоборот, выпрыгнув из нее, остался ждать Дипломата и Карандаша, чтобы они не искали нас. Конечно, на все про все у нас ушла пара минут, а еще через какое-то время мы уже все вместе мчались по вечерней Москве, раскладывая содержимое карманов незадачливого джентльмена на заднем сиденье автомобиля, которое действительно оказалось «жирным». В то время, когда мы с Лялей торговали у этого фраера скулу (карман) его клифта, Цируль в придачу снял с его цапки котел (часы), в общем, как сейчас помню, покупка была гарная. Но вот что было дальше, а точнее, весь расклад, связанный с этой покупкой, по большому счету, я узнал лишь пять лет спустя, в 1974 году, когда был принят в Петровском пассаже опергруппой, которую водила легавая, майор, по фамилии Грач. Мы были старые знакомые, и она же мне и обрисовала весь расклад, который уже давно не был секретом в МУРе.