Ворожей Горин – Посмертный вестник
Шрифт:
— И тому, как воевать?
— Именно.
С этого разговора и началось мое знакомство с миром Ночи и путь познания таинственной ворожейской силы. С того самого дня начались и мои тренировки с отцом Евгением. К примеру, в рамках сегодняшней я должен был заставить его увидеть то, чего на самом деле нет. Я выдумал карандаш, а затем внушил его своему невольному наставнику. По сути, именно так ворожеи и действовали, только масштабы были несопоставимыми. Наведение мороков и иллюзий, затуманивание разума, подмена реальности и смена парадигм — вот их излюбленное оружие. Если совсем упростить,
— Карандаш пропал, — сухо констатировал факт священник, затем встал и прошелся по подвалу из угла в угол. — Да, Григорий, с таким рвением мы с тобой каши не сварим.
— Еще месяц назад я и этого не умел, — пытаясь восстановить сбившееся дыхание, ответил я священнику.
— Согласен, но ты же понимаешь, что этого мало. Катастрофически мало! Ты же осознаешь, что с этими детскими фокусами двум опытным ворожеям ты ничего не сделаешь? Вспомни, как крутила всей больницей Радмила! А ведь она не самая сильная из ворожей нашей страны, далеко не самая. И что ты собрался им противопоставить? Карандаш? Дашь им автограф? Горин, берись уже за ум, включай резервы и тренируйся!
— Да толку-то?
У меня уже опускались руки. Во всех смыслах. Священник был прав — я ничего не мог противопоставить двум опытным ворожеям. С теми способностями, что я успел развить в себе за эти два месяца, мне бы на детских утренниках выступать, и то не долго. Именно этими мыслями я и поделился со священником.
— Они с этими силами родились, они всю жизнь учились пользоваться ими. И вам ли не знать, что проживают они отнюдь не человеческие жизни. Сколько, вы говорили, на самом деле Радмиле лет? Под полтораста? А Пелагее, должно быть, под сотню, если не больше. Век же человека не долог. Я в сравнении с ними — младенец.
— Но ты и силой обладаешь куда большей! — возразил священник. — Варвара этот свет коптила, почитай, лет двести.
— Сил-то много, да слишком уж специфичная квалификация была у бабки Семеновой. Эти могут под себя психику людей ломать, так все вокруг изменят, что хоть стой, хоть падай! А мне почему-то мертвяки да мертвячки достались. Что мне с них толку-то? И потом, говорите, сила мне досталась великая? Какой в ней смысл, если я с ней никак совладать не могу? В широкофюзеляжном лайнере тоже дури много, а посади младенца за штурвал «Боинга», неужто он взлетит?
— Жить захочет — взлетит. И ты не младенец. Ты уже взрослый мужчина.
— А, может, в этом все и дело? Может, правы ворожеи, и сила моя никогда не станет мужчине служить?
— Не говори ерунды. Мы изучали этот вопрос. Ворожей мужчин было не много, не буду лгать, но они были. И поверь, много чего они творили.
— Скорее, вытворяли, — огрызнулся я, вспоминая те записи, что давал мне читать отец Евгений.
В целом он говорил правду. Если верить летописям, с которых писались доклады о коренных народах Сибири, бывали среди ворожащего люда и мужики, да только никто из них ничем особым не выделился.
— Все ограничения — лишь в твоей голове. Тут, если хочешь, вопрос веры.
— С этим у меня тоже большие проблемы.
— Я не про веру в бога говорю, а про веру в себя самого! Если ты сам себя не спасешь, никто не спасет.
— А вы мне на что? Или вы сейчас не о моем физическом благополучии речь ведете? О спасении души даже не заикайтесь. Я не воинствующий атеист, но и во все эти ваши душеспасительные проповеди тоже не особо верю. Я читал евангелие и что-то не припомню, чтобы там о ворожеях и колдунах речь шла. Уж где-где, а там-то такое должно было быть описано. Стало быть, библия — не что иное, как попытка этот мой новый мир скрыть от посторонних глаз.
— Мы служители Священного суда Совета, Григорий, не воины, не архангелы с огненными мечами! Пойми же! И уж точно не мне учить тебя спасать свою собственную душу. Тут как с рождением — все сам, все сам. Никто, кроме тебя самого, за тебя пройти этот путь не сможет. Мы сами рождаемся, сами умираем.
— Так зачем же вы вообще тогда нужны, коли сделать ничего не можете?
— Мы можем сделать многое, — тут же поправился отец Евгений. — Но не все делать имеем право. Твоя ситуация, Григорий, по сути, уникальна, и мы все в ней оказались впервые. Общество мира Ночи не поймет столь явного вмешательства Совета в их дела. А уж поверь, о вашем с Пелагеей конфликте знают уже все в московском регионе — от домовых до ведьм. А быть может, и по всей стране весточка о тебе, горемыке, разлетелась. Одно дело, когда они сами преступают черту — там мы можем и даже обязаны действовать. И совсем другое — такие случаи, как твой. Тут ворожеи в своем праве, и мы ничего не можем предпринять.
— Не можете или не хотите?
— Именно что не можем! А если предпримем, то грош нам цена как организации, регулирующей порядок на границе Нави и Яви. Любого, кто за тебя вступится до истечения срока договора, то есть до дня летнего солнцестояния, ждет та же участь, что и тебя самого. То есть смерть. Об этом я лично позабочусь. А если мы вмешаемся после, то уже ворожеи будут вправе разделаться с нами. Им, кстати, только повод дай.
— А ты, никак, смерти боишься, отец Евгений? — я уже отдышался и теперь сидел на сыром полу, пытаясь понять, смогу ли продолжить эту изнурительную тренировку или же на сегодня с меня хватит.
— Ты же знаешь, Григорий, мы не смерти боимся, а суда Божьего. Это во-первых.
— А во-вторых будет что-то про ответственность перед организацией? — догадался я, поскольку слышал эту нотацию уже с десяток раз.
— Вот видишь, ты уже и сам все понимаешь. Да, Гриша. Да, да и еще раз да! Я несу послушание на очень важном поприще и не имею права ошибаться. За мои огрехи, пусть я и помру, защищая тебя, после придется ответить Совету и моим братьям. А это лишняя индульгенция на вмешательство, как минимум. Нам оно зачем нужно? Кто их знает, ворожей этих, что они могут предпринять, имея такой козырь в рукаве?