Восемь белых ночей
Шрифт:
– Скажи спасибо, что есть кому готовить для твоих гнилых десен.
– Скажи спасибо, что есть кому поглощать то, что перед гостями приходится именовать «обедом».
Клара рассмеялась первой, потом Марго с Максом, потом я.
Обычная семейная перепалка, догадался я.
Я сижу там, где обычно сидит Инки, подумал я.
Суп, хлеб, сливки, вино, которое постоянно подливали, – все было изумительным; вскоре нас ознакомили с последним злосчастьем Макса. Колени. В молодости он участвовал в археологических раскопках и теперь, ближе к девяноста, расплачивается за свои безрассудства под Экбатаной.
– Большинство моих ровесников лишились разума. Мой – как новенький. А вот тело сдает.
– А вы откуда знаете, дедуля,
– Рассказать откуда?
– Извольте.
– Предупреждаю, история будет неприличная, уж я его знаю, – вмешалась Марго.
– Так вот, этак месяц назад из-за этих чертовых коленок – кстати, мне их в ближайшее время заменят, так что ты с ними видишься в последний раз – меня отправили на МРТ. Спросили, разумеется, дать ли мне наркоз и страдаю ли я клаустрофобией. Я рассмеялся им в лицо. Я всю Вторую мировую прошел, не глотая даже аспирин, – а теперь мне нужен наркоз, чтобы влезть в ящик с дыркой? Ну уж нет. Залез. И как только залез, вдруг понял, что именно так и выглядит смерть. А машина начала так загробно трястись и гудеть, что захотелось попросить наркоз. Беда в том, что двигаться было нельзя: двинешься – и процедуру отменят. Решил я взять себя в руки и потерпеть. Вот только сердце колотилось, как бешеное, и я ни о чем не мог думать, кроме шума, который теперь сильнее прежнего напоминает мне адский стук мертвой статуи в «Дон Жуане»: бам, бам, бам! Попытался думать про Дона, но думалось только про ад. Все, смерть. Нужно подумать о чем-нибудь тихом, умиротворяющем. Ни одного тихого умиротворяющего образа. Тут меня спасла память: я решил пересчитать и вспомнить по именам всех женщин, с которыми спал, год за годом, включая и тех, от которых в постели было настолько мало радости, что возникал вопрос, стоило ли раздвигать Красное море, если у них за душой ни крупинки манны, да и моя манна им ни к чему. Это не говоря уж о тех, которые отказывались раздеваться или соглашались сделать это, но уж всяко не то, или у которых были перебои в моторе, так что в финале – пусть вы в одной постели и даже успели уснуть – пойди пойми, одолели ли вы вершину. В общем, принялся я их считать, и общий итог получился…
– Тысяча три! – воскликнула Клара, вспомнив число любовниц Дон Жуана в Испании.
Мы дружно зааплодировали.
– Или девяносто одна? – спросила Клара: число любовниц Дона в Турции.
– Шестьсот сорок, – прибавила Марго, имея в виду Италию.
– Двести тридцать одна и ни женщиной больше! – возгласил Макс: столько их было в Германии.
– «Madamina…» – начал было я на низких нотах и постепенно съехал в комически-серьезное ворчание – так Лепорелло перечисляет возлюбленных Дона Жуана по всему миру.
Не в моем духе говорить, а уж тем более петь шутки в компании малознакомых людей, и я удивился, что Клара смеется громче всех, и удивился еще сильнее, когда она подхватила мою идею, которая и идеей-то не была, напела первые такты арии, а потом, собственно, спела и всю арию, этим своим голосом, который снова явился без предупреждения и разил даже сильнее, чем тот, который я слышал на вечеринке или у музыкального автомата, потому что на сей раз он будто бы гладил меня по затылку полной ладонью – раз, другой, каждый слог – ласка. «Madamina, il catologo e questo, delle belle che amo il padron mio…»[25] Еще несколько куплетов – и голос ее потряс и растрогал меня настолько, что в попытке сохранить спокойствие я внезапно обнаружил, что обвил ее рукой, а потом, прижавшись к ее спине головою, притянул ее к себе. Она, похоже, не возражала, ибо – что еще удивительнее – придержала мою руку у себя на талии и, повернувшись, поцеловала меня в шею, позволила моей руке остаться, так же как и прошлой ночью, будто рука была частью поцелуя.
Поцелуй
К этому времени каждый доел по второй тарелке супа, мы перешли к маринованным овощам. Еще вино.
После салата Марго поднялась и вернулась с тортом.
– Это strudel gateau[26]. Надеюсь, вам понравится.
Она принесла еще сливок.
– Всем очень нравится.
Наверное, она имела в виду: «Инки очень нравится», но вовремя прикусила язык. А может, я все это придумал. Но то, как уперто Клара сосредоточилась на куске яблочного пирога, дало мне понять, что она тоже перехватила отходной маневр и решила скрыть его молчанием.
– Макс, хочешь strudel gateau?
– Глупая женщина. Обязательно всякий раз называть его strudel gateau?
– Не хамить, – прошептала Клара.
Кто знает, какие у Клары были отношения с пожилой четой. Надо будет спросить в удобный момент, может быть, на обратной дороге, посреди одного из этих долгих периодов молчания, которые у нас неизменно случаются. При этом часть моей души так устала от постоянных напоминаний о Кларином прошлом с Инки. Выросли ли они вместе? Всегда ли будет его тень маячить между нами? Если она с ним рассталась, зачем ехать к его деду и бабке? Показать, что она теперь с другим мужчиной, в надежде, что они ему доложат? Но любой, у кого есть хоть капля мозгов, сразу поймет по нашему поведению вместе, что мы не вместе. Или поцелуй ее преследовал цель показать, что вместе? Для этого она меня и привезла? Вытащила из душа, накормила завтраком, заставила почувствовать себя избранным, наплела всю эту чушь про залечь на дно – знала, что это раздразнит любопытство любого, – назвалась Горгоной, и все это только чтобы дать Инки понять, что любовь мертва?
Я гадал, в какое злобное чудище она превращается после смерти своей любви – говорит, что все кончено, так: отпусти – и все? Бросает тебя обратно в аквариум – не утонет, так выплывет, или время от времени сама пускает пузырек-другой, а тебе кидает крошечки пищи, как было с Инки на той вечеринке, чтобы не всплыл брюхом кверху, хотя и ты знаешь, что и она знает, что это лишь вопрос времени – рано или поздно она тебя выловит и смоет туда, куда отправляются все рыбьи души, когда приходит их час влиться в великий замысел? Может, я все это выдумал, или я сам постепенно залезаю в смирительную рубашку, а там меня сунут в стеклянную банку, я же смотрю вверх, на дыру, которую вот-вот закупорят?
Сбежать никогда не поздно. Поезд до города. Любимая греческая забегаловка. Кроссворд в «Нью-Йорк таймс». Нужно еще купить рождественские подарки; если тронуться прямо сейчас, успею до закрытия магазинов. До какой даты не стыдно дарить рождественские подарки?
– Еще кусочек strudel gateau? – предложила Марго.
Я посмотрел на нее, гадая, какое место она занимает на оборонительной линии Инки. Потом вспомнил: они сами посадили нас рядом, не один раз, а два.
Да, если можно, еще кусочек strudel gateau.
– Молодым людям он всем нравится, – заметила Марго.
Я посмотрел на Клару. Лицо опять – без всякого выражения.
– Дамы и господа, было очень приятно, – сказал Макс. – Идем, Марго.
Я посмотрел на них, ошарашенный окончательно.
– Мне нужно вздремнуть. Иначе постарею на пять лет и стану, друзья мои милые, совсем уж баснословного возраста. Или прикорну на людях, а если честно, кому приятно смотреть, как старики клюют носом, пускают слюни и бормочут под нос вещи, которых лучше не произносить.